Но я не хотел об этом думать. «Клянусь, что добровольно вступаю...» — я стал повторять про себя текст присяги, но это не помогало. Мысли все время возвращались к газу. Теперь они послали сюда рейнджеров на тренировку, наши ноги ободраны, распухли и кровоточат после путешествия по болотам. Нервная система перегружена от усталости и долгого, утомительного пути в спецодежде МОПП-4, напичканной защитными средствами от химического, биологического и ядерного оружия: прорезиненной тканью, подкладкой с активированным углем, капюшонами и, конечно, противогазами и запечатанными бутылками с соломинками, через которые мы пили воду, как огромные мухи, сосущие нектар из цветков. Иногда мы пересекали тот же самый участок в МОПП-0 — облегченной униформе. Снимали маски и костюмы, у нас не было никаких средств защиты, кроме маленьких аптечек с сывороткой. Но мы не имели права пользоваться ею, пока у нас не начнутся судороги. Интересно, мы должны проходить здесь обучение или на нас ставят опыты? Испытывают новые костюмы, а также смотрят, какой эффект окажут на нас химикаты через несколько лет? Кто знает? Каждый чувствовал здесь какой-то подвох. И даже если на самом деле все было в порядке, нам все равно казалось, что это не так. В этом заключается особенность ведения химической и биологической войны, ты начинаешь сходить с ума, просто думая обо всем этом.

Самое время оправиться. Я тихо пробрался к низкому холмику недалеко от лагеря и выкопал ножом небольшую ямку. Сидя на корточках и оглядываясь по сторонам в сером предрассветном полумраке, я заметил еще одного солдата. Он был черный, я не мог хорошенько рассмотреть его лицо, а он если и заметил меня, то не подал виду. Сначала я подумал, что он пришел сюда затем же, что и я, но потом увидел, что он снимает ботинки. Я закончил свое дело и осмотрелся. Он поливал себя водой из фляги, ополаскивал руки, умывал лицо, тер за ушами и даже вымыл ноги. Наверное, тоже думал о химикатах и пытался их смыть. Затем солдат встал, положив руки на грудь, его голова была опущена вниз, он стал похож на лежащего в гробу покойника. Это не было процедурой обеззараживания. Я не мог понять, что он делает, и оставался в тени, наблюдая. Он стоял лицом к солнцу, первые лучи которого уже забрезжили на востоке. Потом опустился на колени и прижался лбом к земле.

«Проклятие, — подумал я. — Будь я проклят!» Мне стало смешно. Я начал приближаться к нему. Утро стояло тихое, как вода в пруду, и мне приходилось соблюдать осторожность. Было слышно, как трутся друг о друга мои штанины. В ушах стоял шорох расползающегося под ногами песка. Подойдя ближе, я смог рассмотреть лицо солдата. Это был он. Альфа. Его глаза были закрыты, он стоял на коленях, и голова касалась камня на земле. Он что-то бормотал, задрав вверх задницу. Можно было запросто подойти к нему и приставить нож к горлу, как он сделал это со мной. Но я не стал доставать нож. Первый раз я стал свидетелем этого зрелища, похожего на странный и смешной спектакль. Я помнил, как в документальных фильмах о путешествиях и в старых мультиках, которые крутили по воскресеньям утром, показывали ритуал молитвы. И мне показалось, что это неподходящее время для мести.

Он снова поднялся, некоторое время стоял неподвижно, затем слегка потряс головой, словно пробуждаясь от глубокого сна. Не глядя в мою сторону, он вдруг заговорил со мной.

— Знаешь, почему я вычислил тебя в Джорджии?

— По звуку? Ты слышал, как я переползал через дерево.

— Нет, солдат. По запаху. — Он повернулся ко мне. Его глаза, казавшиеся ясными и чистыми в лучах рассвета, были полны злобы, которую я не мог объяснить. — Запаху белого дьявола.

Он ушел, а я остался. Я слишком устал, чтобы двигаться, и был чересчур удивлен, чтобы ответить ему. Он скрылся за маленькой дюной, и тут я обнаружил, что в руке у меня пригоршня песка. Костяшки пальцев побелели. Странное ощущение — ты испытываешь удивление и страх, твое тело будто завязано в узел, но при этом мозг реально оценивает ситуацию. Я посмотрел на стиснутый кулак и разжал его. Песчинки посыпались сквозь пальцы, как время.

На базе Хантер-Филд, неподалеку от Саванны, я вел на удивление спокойную жизнь. Развивал свои лидерские качества, способность к выживанию, навыки убийства, влюбился и даже думал обзавестись семьей. Армия помогла мне упорядочить жизнь, пусть даже не так, как я ожидал.

В первый год службы — это случилось как раз на болотах в Эглине — однажды ночью меня посетила мысль, благодаря которой я выдержал все испытания. Она не покидала меня и во время похода в Дагвей и наконец оформилась как нечто загадочное, но дающее мне власть над собой. В подчинении — сила. В те дни я верил в эту формулу, она стала чем-то вроде сделки, которую я заключил со своей душой. Я как будто перестал быть самим собой. Сосредоточился на этой мысли и руководствовался ею, повторял ее про себя, словно собирался с ее помощью войти в транс, убеждая себя, что можно подчиняться и при этом оставаться сильным. Обычно мне это помогало. Я оставался верен долгу и однажды выбранному пути. Я понимал, что если буду вести себя в армии так же, как в Уэстфилде: отвечать на оскорбления, реальные или вымышленные, говорить людям все, что я о них думаю, то здесь со мной никто не станет церемониться. Да мне и не хотелось этого делать. Особенно когда я стал рейнджером.

Я хотел стереть свое прошлое и начать совершенно новую жизнь. Стать независимым от всего, что знал: от матери, от сестер, от воспоминаний об отце, от унылых супермаркетов и дворов. Но я не знал точно, каким я хочу быть. Определенно рейнджером. Возможно, когда-нибудь я стану офицером, хотя не мог себе этого представить. Но я точно определил, что для меня неприемлемо. В то время я научился идти на уступки, позволил миру, в который я вступил, переделать меня. Научился не только выполнять приказы, но и понимать их, терпеть, классифицировать, усваивать и даже каким-то странным способом получать притом удовольствие. Со временем я стал восхищаться самой дисциплиной и чувствовал, что иногда превращаюсь в механизм.

Под конец третьего года службы, когда мы базировались в Хантере, мне стало намного легче — я уже мог выживать в любых условиях и убивать автоматически.

Чтобы выполнять работу подрывника (тогда это была моя специализация), необходимо иметь чувство юмора. Ты должен знать, как взорвать врага и не позволить ему сделать с тобой то же самое. Сама работа не требует особой мыслительной деятельности, как почти все, что делают в армии. Способ установки противопехотных мин у обочины дороги больше зависит от типа взрывного устройства. Любой дурак сможет прочитать о направлении взрывной волны, вычислить тип взрыва и установить детонатор. Для закрепления натяжной проволоки используются бельевые прищепки или пластиковые ложки. Ничего экзотического. Главное — точно расположить мину и хорошо замаскировать ее. Ты хочешь обмануть и уничтожить врага, который знает это место так же хорошо, как и ты. В этой смертельной игре нужно постоянно думать о том, что он умнее, изобретательнее и целеустремленнее тебя. Если в это поверить, всегда будет стимул думать головой. Постоянный легкий страх помогает прожить дольше. Если ошибешься хотя бы однажды, как любил говорить один из моих инструкторов, от тебя останется только розовый дымок. Конечно, ты можешь относиться к своей работе предельно серьезно. Но в таком случае ты умрешь гораздо раньше. Ты должен быть раскрепощен. И при этом всегда оставаться начеку. А чтобы это получилось, главное — уметь смеяться.