Глеб знал, что в других группах с директорами не делились. Не принято было.

Это ведь только название — директор.

А так — принеси, подай, пошел на хер, не мешай…

Глеб делился.

Всегда.

Сашка не возражал.

Он сейчас вообще не мог возражать, он отсутствовал, качая на руках бутылку с вожделенной коричневой жидкостью…

Рустам сунул конверт в карман и направился к выходу.

— Рустик, погоди… — Глеб прикуривал, отгоняя дым, навязчиво лезший в глаза. — Где это ты так насобачился?

Рустам остановился у самой двери, повернулся.

— Ты же знаешь, Глеб, у меня отец — лучший часовщик во всей Чечне… — Он сглотнул вдруг ставшую густой слюну и тихо поправился: — Был.

И вышел, аккуратно притворив за собой скрипучую дверь.

Отца его убили дудаевцы.

Давно.

Еще в девяносто втором.

Рустам вывозил тогда в Россию молодую беременную жену и не смог постоять за старика.

А сам старик отказался уезжать наотрез, уповая на законы гор, уважение к сединам и силу тейпа.

Не помогло.

Слишком много людей знало часовщика Ахмета, слишком много ушей слышало о его богатстве.

Слишком многим хотелось добраться до нажитого добра первыми…

Рустам даже не узнал, кому мстить: налетчики были в масках и камуфляже — боялись стать кровниками не самого последнего тейпа.

Так, по крайней мере, сказали соседи.

А дальше — ищи ветра в поле.

И тогда Рустам объявил месть всей Ичкерии.

В Первую чеченскую он воевал на стороне федералов. Зло воевал, грамотно. Надеялся — вот еще немного, и доберется, под пытками узнает у врагов, кто убил отца.

Чеченцы его не возненавидели.

Понимали, в чем дело.

А потом был позор Хасавюрта….

И он ушел.

Просто не мог больше.

И не хотел.

Да и семью надо было кормить.

А дальше — спасибо Глебу.

Помог пристроится…

Глеб очнулся. Сашка, уже отхлебнувший грамм эдак сто пятьдесят, усиленно звал его присоединиться.

А что?

И вправду, коньячок сейчас са-а-авсем не помешает…

Выпили.

Покурили.

Потом — еще по одной.

Пустую бутылку Глеб предусмотрительно отволок в сортир этажом ниже.

С похмелья Шацких бывал в гневе и без такого серьезного повода.

Стоило вернуться и усесться за монитор, как в кабинет ворвался красный как рак информационный босс:

— Ларин, у тебя выпить есть?

Глеб еще раз с уважением подумал о Ленке. Так Рафика допечь — талант нужен.

Особый.

Нда…

— Нет, Степаныч. Все, что было, Сашке на опохмел ушло…

Шеф-редактор, казалось, покраснел еще больше.

— Ну, тогда хоть закурить дай.

— На. — Глеб щелчком подтолкнул к шефу пачку «Парламента», потом спросил, заранее зная ответ, но понимая, что начальству надо немедленно выговориться: — Что случилось, Рафик?

Рафик, все так же пыхтя, вытащил сигарету, прикурил, успокаиваясь:

— А то ты не знаешь… Эта стерва совсем с ума спрыгнула. А жаловаться бесполезно, Главный скорее меня уволит. Уйду к чертям…

Глеб хмыкнул.

— Степаныч… Ты давно с Ленкой работаешь?

Рафик поморщился, пожевал губами, вспоминая.

— Ну, лет пять как… А что?

— А ничего. Она когда-нибудь другой была?

— Какой другой?

— Ну, вообще… другой…

Шеф неожиданно выпрямился. Взглянул на Глеба зло и остро:

— А, вот ты о чем… Была, Глеб, была. Как это ни странно… Материлась как биндюжник всегда, глазками стреляла всегда, но как бы тебе объяснить… понимала. А сейчас — звездняк такой, что… Да ты и сам все понимаешь…

Глеб кивнул:

— Кажется, понимаю…

— Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!! Ты думаешь, она не знает, что полстраны новости смотрит только для того, чтоб на ее сиськи полюбоваться?!! Рейтинги такие, что Главный в жопу ее готов через раз целовать!!! Хорошо еще, что через раз…

Глеб хмыкнул:

— Что, так и не дала?

Рафик расхохотался.

Зло и немного дерганно.

— Даст она, как же… Это раньше, пока карьеру делала, она даже осветителям себя давала драть как сидорову козу. Чтоб свет правильно выстраивали… А теперь… Звезда, блин…

Глеб неожиданно резко выпрямился в кресле. Затушил окурок, заломил бровь домиком, посмотрел на шефа — как бритвой резанул. Художник поспешно отодвинулся: такие взгляды он слишком хорошо знал и помнил.

По Чечне.

Ну его на хер.

От греха…

— Вот, значит, в чем дело… Осветителям, говоришь, давала… А ты, что, свечку держал?

Шеф попытался что-то буркнуть в ответ, но Глеб остановил его резким и властным жестом.

— Заткнись!

И коротким движением вытер тыльной стороной ладони внезапно покрывшийся испариной лоб.

— Ты ж ее тоже наверняка хотел, Степаныч.?! Что, не дала? Так будь мужиком! И запомни, шеф: Ленка Скворцова — мой друг. А я друзей не сдаю. Ты знаешь. Тебя я в свое время тоже не сдал. И, Рафик, — либо вообще больше не приходи в этот кабинет, либо засунь свою кобелиную сущность себе в дупло и изволь не таскать говно о моих близких. По крайней мере, при мне. Понял?

Рафик грузно оплыл в кресле.

Маленькие, глубоко сидящие глазки бывалого информационного волка, одинаково умелого и бесстрашного и в новостийных схватках и в коридорных баталиях, смотрели на Глеба с такой тяжелой ненавистью, что, казалось, еще немного, и всё.

Кранты обозревателю.

Но Рафик неожиданно тяжело поднялся из кресла, перегнулся через стол и, подтянув к себе Глеба за лацканы пиджака, молча поцеловал в лоб.

Потом рухнул обратно и взял еще одну сигарету.

На этот раз уже без разрешения.

— Блин, Ларин… А ведь права эта сучка — как тебя здесь не хватало… Все, пора тебе завязывать с этими командировками. Хочешь, на выпуск поставлю? Пока — на дневной, но с твоими мозгами ты влет до вечерних дорастешь… Понимаю, что конкурента ращу, но с твоим появлением здесь воздух чище становится. Несмотря на перегар… Как, подумаешь?