спокойно спать всю ночь, не просыпаясь при малейшем звуке. Не ожидать каждую минуту, что с неба вот-вот посыплются бомбы. Не рыскать по развалинам в поисках родных и близких, не сидеть при свете свечей в подвалах, уповая на помощь, которая никогда не придет. А еще мне порой в глубине души кажется, что если я буду быстро и долго бежать, то прибегу к Масуду, ушедшему на войну, хотя мне известно, что он погиб и тело его развеяно по ветру, так что и хоронить было нечего.

Подошвы моих кроссовок так истончились, что мне чудилось, будто я бегу босиком, и когда я мчалась по потрескавшимся и разъезженным дорогам, то поднимала ногами маленькие облачка красной пыли. Сейчас у меня новые кроссовки. И нам уже ничто не угрожает. Но мы живем в городе, о существовании которого я раньше даже не подозревала и который каждый день напоминает мне, что это не моя родина. Я здесь с отцом, матерью и маленьким братом Иссамом, который каждый вечер спрашивает, когда мы вернемся и дожидается ли нас Масуд. Мы попытаемся начать тут новую жизнь, но никогда не перестанем надеяться вернуться, когда шрамы войны заживут и все будет восстановлено. Мы прибыли в рамках так называемой Программы переселения уязвимых лиц и очень признательны благотворителям, но уязвимыми нас сделала война, а не наши собственные поступки. Раньше у нас были небольшой ресторан и пекарня, уважение соседей и общества в целом, а теперь мы очутились в новом мире, созданном для нас благотворителями. Но в этом мире существует и обида.

Все словно сговорились, чтобы постоянно напоминать нам о том, что мы чужаки: и доброжелатели, выказывающие деятельное участие и неизменную приветливость, и те, кто подозрительно косится на нас и перебрасывается в нашем присутствии репликами, которые я, со своим знанием английского, вполне способна понять, хотя местное произношение заметно отличается от того, которое мне знакомо. Но самые неизбежные напоминания — это небо и солнце, под которыми я бегаю в этой своей новой жизни. Солнце в основном отсутствует или прячется за облаками, будто соглядатай, шпионящий за миром, что раскинулся внизу. А небо имеет весьма отдаленное сходство с тем, под которым я когда-то обитала, словно из него выщелочили всю насыщенность цвета, так что ныне оно походит на сильно выцветший флаг — потрепанную ветрами память о себе прежнем.

Я знаю, что на пробежках внимание привлекает именно мой хиджаб, хотя он часть меня и моих убеждений. Люди смотрят на него так, точно он для них загадка, а некоторые, по непонятной мне причине, считают его проявлением неуважения к ним и к их убеждениям. Бывает, мое появление встречают улюлюканьем, обзывают разными словами, а один мужчина даже оскорбил меня, судя по всему, решив, будто я из Пакистана. Вот почему я в основном бегаю ранним утром по прогулочной дорожке вдоль берега, где встречаются только редкие собачники и другие бегуны. Мне нравятся река, рассвет, медленно пробуждающий ее к жизни, окаймляющие ее деревья, бодрящая свежесть воздуха. Иногда я даже нахожу в себе силы думать о Масуде, не бередя душевную рану; я вспоминаю, как ранним утром он ходил на рынок и покупал для нас фалафель, который мы съедали, устроившись на траве в местном парке. Потом мы запускали воздушного змея, которого Масуд сделал сам, и я удивлялась, как такие могучие руки способны сотворить что-то настолько легкое. А брат, конечно, дразнил меня, уверяя, что, если я не буду крепко держать бечевку, змей поднимет меня высоко в воздух и ему придется сказать маме, что меня унесло ветром.

По берегам реки поют птицы, а однажды я видела двух лебедей. В эти минуты мне нравится представлять воздушного змея, который уносит изувеченное тело брата к свету, к жизни. Пусть Масуд еще раз вдохнет чистейший воздух, почувствует, как солнце согревает его лицо, и сможет улыбнуться и сказать мне, что все будет хорошо. Сверкает водная гладь, и если бы я остановилась и наклонилась над ней, то увидела бы свое отражение. Но течение медленное, сонное, а мне необходимо продолжать двигаться, бежать, пока я не доберусь до какого-то другого места, отличного от того, в котором я сейчас нахожусь.

Я предпочитаю бегать самостоятельно, в тишине, не отвлекаясь на музыку или разговоры, поэтому не хотела присоединяться к группе, но женщина, руководящая занятиями, настаивала с таким энтузиазмом, что я не смогла отказаться. Все очень дружелюбны, но я хочу только бегать, бегать, бегать, пока не избавлюсь от мучительных мыслей, преследующих меня, пока не обрету способность вспоминать хорошие вещи, которые помогут создать настоящий дом и найти свое собственное место в мире, а не то, которое отводится уязвимым. Я не хочу перемежать бег ходьбой, мешать себе разговорами. Пошла уже четвертая неделя, и ходьба, сменяющая пятиминутные пробежки, кажется мне пустой тратой времени, дыхания в моих легких, мечтаний в моей голове и будущего, к которому я так отчаянно стремлюсь.

Но от Полин не увильнуть, она в течение минуты бежит рядом, чтобы проверить, как у меня дела, хвалит мой стиль, а потом интересуется, как мне мой новый дом.

— Тут мило, — отвечаю я. — И люди очень милые.

Привычные слова сами собой слетают с языка. Я всегда так говорю; по крайней мере, тут есть некоторая доля правды, и мне не совестно. Я уже поняла, что окружающим нравится слышать такое. Это заставляет их гордиться собой и своим городом. Но, произнося эти слова, я все равно невольно представляю себе ярко-синее небо, чувствую туго натянутую бечевку воздушного змея, танцующего на нежнейшем ветерке, и ощущаю на языке привкус согревающих пряностей. При этом я знаю, что грежу о том, что существует только в моей памяти, и по ночам, прежде чем заснуть, утешаю себя мыслью, что сумела вырваться из разоренного и разрушенного города, стены которого рассыпались в прах. Из города, где моя жизнь и жизни моих близких висели на волоске.

Когда я заставляю себя явиться на заключительное занятие недели, то, оглядывая остальных участников группы, не могу не задаваться вопросом: многие ли из них пережили бы исход из Сирии и пересечение границы? Исход, во время которого погибал и стар и млад. Исход, который нам пришлось совершить только с тем, что мы могли унести на себе, и который в конечном счете лишил нас всех денег, ушедших на то, чтобы обеспечить безопасную переправку. В палаточном