— Не старайся.

— Моя цель недостижима?

— Тебе придется всю жизнь на это потратить.

— Я готов пойти на подобную жертву.

— Я не ацтекская богиня, чтобы мне приносили жертвы. Так что обойдемся без этого.

— Хорошо-хорошо. А за портрет извини. Я мало понимаю в искусстве.

— Это заметно.

Но настроение у нее улучшилось. Дэвид казался ей знакомым и незнакомым одновременно. Не то чтобы раньше она много общалась с ним, но все же… Здесь, в Беркли, он эмоционально другой. Как художница, которая привыкла выкладывать эмоции на холст, ничем их не подслащал, Стейси умела хорошо чувствовать. Дэвид казался гораздо спокойнее и рассудительнее, чем раньше. И у него появился этот слегка ироничный тон, когда непонятно, шутит он или всерьез говорит. Раньше он тоже был, но немного другой, более резкий. А теперь смягчился.

Стейси пришлось напомнить себе, что она здесь не затем, чтобы оценивать душевные качества Грэма Райта. Это дело Лолы. Сестра собралась замуж за этого человека, пусть и разбирается в его противоречивой душе. Но с учетом открывшихся обстоятельств у Стейси возникли вопросы.

— Я хочу спросить тебя о Лоле.

— Да? — Он заметно напрягся.

— Ты ни словом не обмолвился о Беркли. А Лола еще не закончила колледж. Ты преподаешь здесь, дом твой тоже здесь. И где именно вы будете жить?

— Предполагалось, что мы решим это после свадьбы, — выкрутился Дэвид.

— А до — никак нельзя? Я хотела бы знать, как ты намерен поступить с моей сестрой.

— Ты и в шестьдесят лет будешь ее контролировать? Мы разберемся.

Прозвучало это достаточно сухо, как будто Дэвиду надоели вопросы. Какие бы то ни было вообще.

Стейси слегка покраснела.

— Хорошо. Я лезу не в свое дело. Так бы сразу и сказал.

— Послушай, ты влезла не в свое дело, уже приехав сюда. Давай не будем осложнять ситуацию. Я не хочу с тобой ругаться. — Дэвид бросил взгляд на часы. — Так. Мне пора.

— Я с тобой.

— Нет. — Он покачал головой. — У меня заседание кафедры, а вечером планы, и я не могу это отменить.

Если у него тут другая женщина, то я его просто убью.

— Не беспокойся, никакой измены Лоле, — словно прочитал ее мысли Дэвид. — Но тебя я взять не могу. Послушай, ты взрослая самостоятельная девушка. Найди себе занятие. А вечером встретимся здесь в половине десятого. Идет?

— У меня есть выбор?

— Боюсь, что нет. Но слово я дал, как помнишь. Так что в девять тридцать я буду ждать тебя в этом ресторане.

Вечер третьего понедельника каждого месяца после заседания кафедры Дэвид с друзьями проводил в пабе «Альбатрос». Один из старейших пабов в Беркли повидал не одно поколение студентов и преподавателей. Вот и сегодня в темном, обитом деревянными панелями помещении было шумно. Приветствуя знакомых, друзья пробрались к отполированной временем стойке.

— Два «Анкора», «Гиннес», сидр, шахматы и четыре попкорна? — приветствовал их бармен, давно изучивший привычки друзей.

В пабе не было своей кухни, зато за доллар здесь насыпали большое ведро отличного соленого попкорна, которое можно было совершенно бесплатно снова наполнять весь вечер. Дэвид заметил свободный столик, и друзья, захватив шахматы, направились прямо к нему. За соседним столиком компания студентов шумно играла в «Монополию». «Альбатрос» отличался от других пабов тем, что здесь можно было играть в настольные игры — на столах лежали шашки, шахматы, нарды, скрэббл, «Монополия» — все те игры, которые каждый помнит с детства.

Как в гостях у бабушки, подумал Дэвид. Только вот тогда в стаканах пенилось не пиво, а кола.

Мэтью расставил фигуры. Молодые математики играли в собственную версию древней игры, от которой любой гроссмейстер сразу же пришел бы в ужас. На ход давалась одна минута, после каждого хода игроки сдвигались против часовой стрелки. Так что каждый ходил то за белые, то за черные фигуры. Проигравший — тот, кому поставили мат, — платил за пиво. Обычно игра шла весело, сопровождаясь анекдотами и историями из жизни университета, но сегодня Дэвид был непривычно мрачен.

— Да что с тобой? — не выдержал Мэтью.

— Ничего особенного. — Дэвид задумался и передвинул вперед белую пешку.

— Поссорился со стариком Мэтлоком, — объяснил Фил.

— Старый осел, — не выдержал Дэвид, — он думает, мы все еще живем в начале двадцатого века и считаем на арифмометрах! «В вашей статье нет теоретической базы. Вы забываете, что математика — это прежде всего наука, а не пособие по увеличению надоев». — Он так похоже изобразил старого профессора, что друзья рассмеялись.

Но Мэтью быстро посерьезнел.

— А что в этом такого? Ты действительно слишком много занимаешься своими друзьями-фермерами. Коровы вряд ли оценят твои усилия.

— Коровы не оценят, а их владельцам мой метод поможет.

— Неужели тебе трудно написать десяток страниц теории? Сослаться на работы Мэтлока? — Фил попытался примирить спорящих. — Старик готовил эту конференцию, он вправе рассчитывать на нашу благодарность.

— Мы полжизни тратим на написание бессмысленных вступлений. И еще половину из оставшегося времени на чтение написанного другими. Это статья не для студентов колледжа, а для математиков.

— Мат, — Мэтью быстрым движением снял с доски черного короля, — с тобой сегодня неинтересно играть.

— Простите, я, правда, не в настроении. — Дэвид захлопал себя по карманам в поисках бумажника. — Черт побери, еще и бумажник на кафедре оставил! Расплачусь в другой раз.

— Нет уж, — возмутился Мэтью, — проиграл — плати.

— Но чем? Я же сказал — бумажник остался на моем столе. — Дэвид начал всерьез сердиться на друга.

— Я придумал. — Филу совсем не хотелось, чтобы спор разросся в настоящую ссору. — Ты весь месяц будешь читать письма ферматистов.

Все рассмеялись.

— О нет. — Дэвид схватился за голову. — Ты не можешь быть настолько жесток! Давайте в следующий раз я поставлю вам по два пива.

— Не увиливай! — Мэтью с радостью поддержал товарища.

Ферматисты — люди, считающие, что они доказали Великую теорему Ферма, — постоянно присылали свои доказательства на кафедру и ревниво ждали ответа и научного признания. Даже то, что мировая общественность в 1995 году признала доказательство математика из Принстона, Эндрю Уайлса, их не останавливало. Доказательство Уайлса было слишком сложно и непонятно для рядового ферматиста — часто человека, малознакомого с основами математической культуры, — а простота формулировки теоремы вводила их в заблуждение и заставляла снова и снова создавать свои доказательства. В Беркли чтение писем ферматистов было обязанностью самых молодых преподавателей. Они читали доказательства и высылали заранее заготовленный ответ на бланке университета: