оккупационные войска построили для себя в ботаническом саду коттеджи и, конечно, запретили японцам посещать его; потом американцы ушли и все стало по-прежнему.

У Сосукэ Отомо – владельца ткацкой мастерской в Нисидзин – была в ботаническом саду любимая аллея камфорных лавров. Деревья невысокие, да и сама аллея короткая, но ему нравилось гулять по ней. Особенно в весеннюю пору, когда у лавров набухают почки…

«Как там камфорные лавры? – иногда вспоминал Сосукэ, прислушиваясь к работе ткацкого станка. – Не срубили ли их оккупанты?»

Он с нетерпением ждал, когда же ботанический сад снова откроется.

Побывав в ботаническом саду, Сосукэ любил пройтись по полого поднимавшемуся вверх берегу Камогава, откуда открывался вид на Северную гору. Обычно он гулял в одиночестве.

Вся прогулка по ботаническому саду и вдоль реки занимала около часа. Вот и сегодня он вспомнил о любимой аллее и затосковал.

– Из Сага звонит господин Такитиро Сада, – прервала его воспоминания жена.

– Такитиро? Из Сага?.. – Он подошел к конторке, где стоял телефон.

Ткач Сосукэ был лет на пять моложе торговца одеждой Такитиро. С давних пор они питали расположение друг к другу, нередко развлекались вместе в «дурной компании». Но в последнее время видались не часто.

– Отомо у телефона, давненько мы не встречались…

– Здравствуй, Отомо, – голос Такитиро звучал необычно оживленно.

– Так вы, значит, в Сага?

– Ага, скрываюсь в уединенном женском монастыре.

– Вы изволите себя вести несколько странно. – Сосукэ специально употребил вежливый оборот. – Бывают ведь разные женские монастыри…

– Но этот настоящий, и живет в нем единственная старуха настоятельница.

– Ну и что? Старуха старухой, а господин Сада с молоденькой девушкой…

– Брось свои дурацкие шутки, – рассмеялся Такитиро, – у меня к тебе дело.

– Дело? Ко мне?

– Да. Я хотел бы заехать сегодня.

– Милости просим, милости просим. – Сосукэ не мог скрыть недоумения. – Я весь день дома, работаю. Наверное, и по телефону слышно, как станки стучат.

– Слышу, слышу! А знаешь, я соскучился по этому шуму.

– Может, вы и соскучились, а для меня этот шум – хлеб насущный. Если он прекратится, мне конец. Это вам не развлекаться в уединенном женском монастыре…

Не прошло и получаса, как машина, в которой сидел Такитиро, остановилась у дома Сосукэ.

Такитиро вошел в дом. Глаза его сияли. Он поспешно развязал фуросики.

– Вот хотел бы просить тебя, – сказал он, разворачивая рисунок.

– Пояс! – воскликнул Сосукэ и внимательно поглядел на Такитиро. – Такой современный, нарядный – совершенно не в вашем стиле, господин Сада. Н-да… Не иначе как для той, кто уединился вместе с вами в женском монастыре?..

– Ты опять за свое… – рассмеялся Такитиро. – Для нашей дочери.

– То-то удивится барышня, когда пояс будет готов. Ахнет, да и только. Станет ли она носить такой?

– Видишь ли, Тиэко подарила мне несколько альбомов с репродукциями Клее.

– Клее… Клее… Что за художник?

– Вроде бы абстракционист и, говорят, неплохой мастер. Картины его навевают мечтательное настроение. Они тронули и мое стариковское сердце. Я долго листал альбомы, внимательно разглядывал репродукции и изготовил эскиз – ничего похожего на рисунки на старинных японских материях.

– Это верно.

– Вот я и решил попросить тебя выткать пояс по этому рисунку. Посмотрим, что получится. – Голос Такитиро все еще дрожал от возбуждения.

Сосукэ некоторое время молча вглядывался в рисунок.

– Н-да, отличная вещь, и расцветка хороша. Есть и новизна, чего раньше не было в ваших рисунках. А узор по-прежнему изысканный, несмотря на яркость. Нелегко будет его выткать, но постараемся. На пробу изготовим один пояс. В рисунке угадывается и дочерняя почтительность, и родительская любовь.

– Спасибо тебе… Последнее время везде ищут idea, sense[56], даже цвет сверяют с западной модой.

– Да, так настоящую вещь не сработаешь.

– Терпеть не могу, когда в нашем деле употребляют иностранные слова. В Японии с древних времен существует свое, утонченное понимание цвета, какого не выразить словами.

– Верно, верно! Даже у черного есть множество оттенков, – согласно кивнул Сосукэ. – Кстати, знаете, о чем я сегодня думал? О том, кто только не занимается теперь изготовлением поясов. У таких, как Идзукура, четырехэтажные фабрики, настоящее современное производство. Они там ткут по пятьсот поясов в день, рабочие участвуют в управлении, говорят, средний возраст тамошних ткачей – двадцать лет. Этак через пару десятков лет вовсе исчезнут мастера вроде нас, привыкшие к работе на ручных станках.

– Глупости!

– А если и выживут, станут, наверное, этим самым, «национальным достоянием», «сокровищем культуры» страны.

– …

– Как, например, вы, господин Сада, или этот… Клее, кажется?

– Я говорил о Пауле Клее. Знаешь, я уединился в храме и чуть не полмесяца целыми днями, а то и ночами обдумывал узор и расцветку для этого пояса, но не уверен, насколько мне удался рисунок.

– Он сделан безупречно, в изысканном японском стиле, – поспешно возразил Сосукэ, – вполне достоин вашего имени и таланта. Постараемся выткать хороший пояс в точности по вашему рисунку. Пожалуй, Хидэо, мой старший сын, сделает его лучше меня. Вы, кажется, с ним знакомы?

– Угу.

– Хидэо ткет добротно.

– Тебе виднее. Главное, чтобы получилось. Мое дело – оптовая торговля и большей частью с провинцией, поэтому в тонкостях не разбираюсь.

– Зачем на себя наговариваете?

– Этот пояс подходит для осени. Изготовь его поскорее.

– Слушаюсь. А кимоно для пояса уже подобрали?

– Вначале пояс…

– Понимаю. У оптовика за кимоно дело не станет – выбор большой… Похоже, готовитесь выдать барышню замуж?

– Откуда ты взял?! – Такитиро вдруг почувствовал, что краснеет.

В мастерских Нисидзин, где работают на ручных станках, довольно редко случается, что ткаческое умение передается от отца к сыну на протяжении трех поколений. Ручное ткачество – своего рода искусство. И если отец был выдающимся ткачом, это вовсе не означает, что таким же мастером станет его сын. Даже если он не лентяйничает, почивая на лаврах отцовского таланта, а старается овладеть секретами мастерства.

Бывает и так: ребенка с четырех-пяти лет обучают мотать нитки. В десять-двенадцать он уже осваивает ткацкий станок и начинает самостоятельно выполнять несложные заказы. Поэтому, когда у владельца мастерской много детей, это залог процветания. Работу мотальщиц выполняют и пожилые женщины, лет шестидесяти, а то и семидесяти. И нередко в мастерских можно увидеть, как, сидя друг против друга, мотают нитки бабушка и внучка.

В доме Сосукэ только одна мотальщица – его далеко не молодая жена. Работает она, не разгибая спины, с утра и до вечера и с годами становится все более молчаливой.

У Сосукэ три сына. Каждый ткет пояса на высоком ткацком станке такабата.

Владелец мастерской с тремя станками считается зажиточным, но есть мастерские с одним станком, есть ткачи, которым приходится брать станок в аренду.

Выдающееся