К тому же это любовь, замешанная на страхе, неизменном и неизбывном. Потому что Одо куда как сильнее. Потому что Одо чужеродный. Потому что Одо непостижимый. Это потаенный, необоримый страх, хотя он не обезоруживает и не причиняет особого беспокойства. Питер никогда не испытывает с Одо ни ужаса, ни тревоги – ничего такого мучительного. Все происходит скорее следующим образом: обезьяна появляется совершенно неслышно, как будто ниоткуда, и среди охватывающих Питера чувств – удивления, недоумения, удовольствия и радости – возникает трепетный страх. Ему ничего не остается, как ждать, когда этот трепет пройдет сам собой. И он научился владеть этим сильным, животрепещущим чувством страха. Он боится только его неотвратимости. А Одо, невзирая на свою способность поражать его воображение, никогда не вынуждал его бояться по-настоящему…

И если это любовь, в таком случае она требует своего рода сближения. Питера поражает вовсе не размывание границы между животным и человеком, предполагающее такое сближение. Он уже давно смирился с тем, что такой границы больше не существует. Равно как и с тем, что Одо незаметно, совсем чуть-чуть вырос – возвысился до его предположительно превосходящего положения. То, что Одо научился варить овсянку, что ему нравится листать журналы, что он соответствующим образом отвечает на слова Питера, лишний раз подтверждает хорошо известный, избитый образ, созданный индустрией развлечений: обезьяна-де способна копировать все и вся – как бы нам на потеху. Впрочем, нет, самое удивительное в том, что это он сам опустился до так называемого низшего положения Одо. Потому что так уж вышло. В то время как Одо освоил нехитрое человеческое умение варить овсянку, Питер научился многотрудному звериному умению ничего не делать. Он сумел высвободиться из оков бегущего времени и созерцать самое время. По его разумению, это именно то, чем Одо в основном скрашивает свой досуг: он пребывает во времени подобно тому, как человек, сидя на берегу реки, смотрит на текущую воду. Это трудный урок – просто сидеть и пребывать. Поначалу ему очень хотелось чем-нибудь развлечься. Он тешил себя воспоминаниями, прокручивал в голове одни и те же старые кинофильмы, переживал былые огорчения, тоскуя по несбывшимся радостям. Но лучше ему становилось, когда он пребывал в состоянии озарения – сидя у реки и вкушая покой и отдохновение. Словом, истинное удивление для него состоит не в том, что Одо стремился походить на него, а то что он сам стремился походить на Одо.

Тереза права. Одо стал для него смыслом жизни. Она имеет в виду чистку и заботу. Но в этом скрыто нечто большее. Его пленила грациозность обезьяны, не идущая ни в какое сравнение с человеческой. Выходит, это и правда любовь…

– Тереза, думаю, мы все ждем таких минут, когда вещи начинают обретать смысл. Здесь, отрезанный от всего мира, я переживаю подобные мгновения постоянно, каждый день.

– Со своей обезьяной?

– Да. Иногда мне кажется, что Одо дышит временем – вдыхает его и выдыхает. Я сижу рядом и наблюдаю, как он плетет одеяло из минут и часов. А когда мы взбираемся на огромный камень посмотреть на закат, он водит рукой в воздухе так, словно, клянусь тебе, очерчивает угол или сглаживает поверхность какой-то не видимой мне скульптуры. Впрочем, это меня не беспокоит. Ведь я стою рядом с творцом, ткущем время и пространство. И мне этого довольно.

На другом конце телефонной линии долгое молчание.

– Даже не знаю, что тут сказать, братец, – наконец выговаривает Тереза. – Ты, взрослый человек, целые дни напролет бездельничаешь с какой-то там обезьяной. Значит, для утешения тебе нужна зверушка, а не женщина…

С Беном все обстоит не легче.

– Когда возвращаешься домой? – настойчиво спрашивает он.

Неужели родной сын, прячась за маской досады, так сильно хочет, чтобы он вернулся?

– Это и есть мой дом, – отвечает он. – Да, мой дом. Почему бы тебе самому не приехать ко мне в гости?

– Когда будет время…

Питер никогда не гневается на Одо. А Бен, когда узнал про Одо, весь так и вскипел от гнева. В конце концов, может, его отец и в самом деле обратился в содомита, так что он счел за лучшее не задавать лишних вопросов, чтобы избежать неприятных подробностей…

Зато его внучка Рейчел – сама доброта, как ни удивительно. Они быстро находят общий язык, хотя сами такие разные. Огромное расстояние позволяет ей излить свои подростковые тайны прямо ему в уши. Для нее он родной дедушка, хоть и большой чудак, поэтому тем же тоном, каким она секретничала с ним о мальчишках, она взахлеб спрашивает его про Одо и про их совместную жизнь. Ей хочется приехать к нему в гости и повидать его дружка-приятеля, этого волосатого коротышку, но сейчас у нее учеба, потом предстоит поездка в лагерь, а Португалия слишком далеко от Ванкувера, не говоря уже о том, что мама будет против…

Если не считать Одо, он один-одинешенек.

Питер записывается в книжные клубы и подписывается на разные журналы. Он просит сестру прислать по почте посылку с книгами в мягкой обложке – красочное занимательное чтиво – и старые журналы. Одо большой книгочей, как и он сам. Доставка нового номера «Нэшнл джиографик» встречается громкими погукиваниями и похлопываниями руками по земле. Одо неспешно просматривает журнал, внимательно вглядываясь в каждую картинку. Особое любопытство у него вызывают вклейки и карты.

Одна из любимых книг Одо, обнаруженная им довольно быстро, – семейный фотоальбом. Питер, потакая пристрастиям Одо, погружается вместе с ним в свое детство и годы молодости – рассказывает ему о жизни семьи Тови в Канаде, о взрослении и старении ее членов, о ее новых пополнениях, друзьях, вспоминает особенно памятные случаи из их биографии. Когда перед ним предстает образ Питера в пожилом возрасте, Одо узнает его – начинает учащенно дышать, показывая удивление. Он многозначительно стучит черным пальцем по фотографии и смотрит на него в упор. Когда Питер переворачивает страницы, возвращаясь назад во времени, и показывает на себя в цветном изображении – более молодого, стройного, черноволосого, с упругой кожей, а потом переходит к черно-белым фотокарточкам, Одо принимается разглядывать их с особо пристальным вниманием. Тут же они натыкаются и на самую старую фотографию, сделанную в Лиссабоне перед отъездом его семьи в Канаду, когда Питеру от роду было всего-то два года. Питеру кажется, будто его собственный образ возник из другого века. Одо присматривается к фотокарточке с нескрываемым недоверием.

На других фотографиях, здесь же, изображены знакомые его родителей в пору их молодости в Португалии. Самая большая – во всю страницу представляет собой групповой снимок: люди на нем церемонно стоят перед наружной побеленной стеной. Многих Питер узнает: они его родственники. Когда-то родители рассказывали ему про них, но он все забыл. Эти люди из такого далекого прошлого, что он с трудом представляет себе, что они вообще когда-то жили на свете. Одо, похоже, разделяет его сомнения, хоть и с куда большим желанием верить своим глазам.

Через неделю Одо снова раскрывает альбом. Питер ждет, что он узнает лиссабонскую фотографию, но обезьяна смотрит на нее с полным равнодушием. Только совершив обратное путешествие во времени, перелистывая фотографию за фотографией, он мало-помалу начинает признавать Питера в запечатленном на них малыше. Впрочем, когда чуть погодя они снова садятся перелистывать альбом, он опять все забывает. Одо – существо из настоящего, делает вывод Питер. А что до реки времени, его не интересуют ни ее притоки, ни разветвления.