Это была весьма непродолжительная встреча, большую часть которой Рик прокручивал нам оригинальный альбом Black Sabbath, тот что мы записали в далёком 1969-м. Он проникся его флюидами и убеждал нас создать больше материала в таком же джемо-подобном ключе, отвязаться так, как мы делали это в те дни.

Я полагал, что продюсеру желательно присутствовать, когда вы пишете материал, быть вовлечённым в процесс со всеми этими “Может немного так переделаем?” или что-то вроде. Но Рик так далеко не заходил. Он оставил всё на нашу совесть. Я считаю, что это хорошо, мы достаточно занимались сочинительством все эти годы, чтобы знать, как это делается. Мы работали в студии у Оззи, я был на связи с Риком, и он лишь просил: “Дайте знать, когда у вас для меня будет, что послушать.”

Так что, как только у нас появлялась одна-две песни, я звонил Рику, и он приезжал. Так происходило пять или шесть раз, именно так мы с ним и работали. Мы проигрывали ему материал, а он говорил: “Это мне нравится, это - нет, это - нравится...”

Конечно же, мы в ответ спрашивали: “Почему тебе это не нравится? А как ты тогда это видишь?”

Вот так он и работал.

Рик присоединился к нам в лос-анджелесском Whisky A Go Go, где мы собрались 11-го ноября 2011-го года, чтобы проанонсировать наш новый альбом и тур. Генри Роллинз провел собрание с прессой и произнёс несколько красивых слов о нас, после чего мы на весь мир поведали о наших планах. Это было особенное событие, особенно по той причине, что четверо оригинальных участников Black Sabbath объявили, что собираются писать новый студийный альбом, первый со времён “Never Say Die” 1978-го года.

Когда мы были дома у Оззи в начале декабря 2011-го года, Шарон спустилась в студию и упомянула о нескольких датах предстоящих выступлений. Это был фестиваль Coachella, намеченный на апрель 2012-го года в Калифорнии, а за ним - европейское турне. Мы все предпочли бы заниматься новым альбомом, отложив пока турне, но реакция на наше воссоединение была настолько горячей, что это показалось нам неплохой идеей. Мы решили, что съездим, поиграем немного, а потом вернёмся к работе над альбомом. Однако, ещё в ноябре 2011-го года, я несколько дней был в Нью-Йорке на презентации первого издания этой книги, по пути в Лос-Анджелес, именно тогда я почувствовал боль в паху с левой стороны. И заметил опухоль, примерно в дюйм шириной. Я обратился к врачу, и он прописал мне антибиотики. И сказал: “Выглядит, как инфекция. Принимай это в течение двух недель, и, если не пройдёт, сходи к другому врачу, когда будешь в Лос-Анджелесе.”

В Лос-Анджелесе я встречался с Оззи, и он сказал мне: “Что-то ты не очень выглядишь.”

Я ответил: “Да. Мне как-то не по себе.”

“Тебе надо пойти провериться”, посоветовал он.

“Ага, схожу.”

Я последовал его совету и пошёл на приём к другому врачу, которые прописал мне ещё антибиотиков, которые, наконец, избавили меня от инфекции. Больше я об этом не думал. Примерно за год до этого я обследовал свою простату, при этом обнаружилось образование величиной с апельсин. Сопровождалось всё инфекцией в мочевом пузыре, которая, как я полагал, и вызвала образование.

Я вернулся в Англию и лег на операцию простаты. Хирург, мистер Ману Нэйр (Manu Nair), сказал: “Раз уж мы там оперируем, то возьмём и образец опухоли, сделаем анализы.”

Операция прошла без болей, но после неё мне понадобился катетер, так что всё Рождество я провёл с этой долбанной трубкой и присоединённым к ней пакетом на привязи. Вставать с постели и двигаться я не мог, поэтому Мария меняла пакеты и всё остальное. Ей пришлось заниматься всем таким, будто медсестре на самом деле. Как там говорят: “и в счастье и в горести”, так вот тогда ей выпала та часть, где горести.

Когда пришло время снимать катетер, я отправился к врачу, и он сказал: “Хорошие новости насчёт простаты. Она уменьшилась до допустимых размеров, и теперь с ней всё в порядке. Но в опухоли, образец которой мы взяли, мы нашли лимфому.”

Я подумал: это ещё что такое?

Он рассказал: “Всё не так плохо. Это можно вылечить. Такое поддаётся излечению. Это фолликулярная лимфома первой степени, что означает, что она на ранней стадии.”

Я ответил: “Ага. понятно.”

Тем не менее я был опустошён, когда услышал это, и вернулся домой в глубочайшей депрессии, думая: о, Господи, это конец, вот и до меня добралось! Я абсолютно ничего не понимал в этом, для меня рак означал смерть. И я уже списал себя со счетов. Я мог лежать всю ночь и раздумывать, не продать ли это, не избавиться ли от того, как всё подготовить, кто будет произносить речь на моих похоронах и где бы я хотел, чтоб меня закопали. Очень мрачные мысли. Но, кроме того, я продолжал размышлять, что я ещё не готов к этому. Мне ещё столько нужно сделать, и мне нравится жить в этом мире.

Где-то через три дня мне позвонил мой терапевт, доктор Майкл Абду (Michael Abdou), и сообщил: “Они провели дополнительные анализы, это не первая степень, это степень “три А”.”

Я решил, что это почти четвёртая, и может даже перейти в пятую, так что это были очень плохие новости, и я воскликнул: “О, нет!”

Доктор Абду знал одного местного специалиста, своего друга, профессора Доналда Миллигана (Donald Milligan), и записал меня к нему на приём. Тот сказал: “Мы тебя вылечим. Проведём химиотерапию и сделаем всё, что необходимо, чтобы воспрепятствовать болезни.”

Я прошёл бесчисленное множество всяких сканирований, чтобы узнать, не распространился ли рак куда-то ещё. Нет, он был только у меня в паху с левой стороны. Я ещё восстанавливался после операции простаты. Все эти антибиотики и остальные медикаменты сильно ударили по мне, я ослаб и устал, но как только я пришёл в себя, началась химиотерапия. Мне сказали, что необходимо пройти шесть курсов химии, по одному каждые три недели. Это занимает шесть или семь часов, медикаменты вводят внутривенно с помощью капельницы. Химия от лимфомы аналогична той, которую применяют при других видах рака, но есть ещё четвёртый ингредиент, антитела. Они могут вызвать аллергическую реакцию, поэтому поначалу дозы небольшие. А так лечение прошло нормально.

После первого курса меня предупредили: “Причёску свою ты потеряешь.”

Сначала ничего существенного не происходило, и я подумал: о, у меня, должно быть, будет порядок. Три недели спустя был второй курс. И тогда я начал ощущать усталость и слабость, а когда я расчёсывал волосы, они слезали. В течение двух или трёх дней большая их часть выпала. Когда я встал ночью в туалет и взглянул в зеркало, было что-то вроде: о, Господи-Боже! Первоначально выпали волосы с головы, и кое-что с груди. Борода и усы стали жиденькими, а с бровями не произошло ничего удручающего. У меня всегда были длинные волосы, то ли это было в шестидесятых, когда мне только и говорили: “О, да пойди, подстригись”, то ли позже, когда они были покороче, но всё равно длиннее, чем у других. Поэтому, когда причёска сошла, я был в жутком шоке.