Он принял прошение, и потянулись недели ожидания.

Родилась маленькая Меленит. Ведит пришлось очень туго: её не выгоняли из университета, но без преподавания и жалования не платили. В этот период Светлица очень сильно ей помогла: сама урывками помогала нянчится с крошкой и посылала в помощь свободных служительниц.

В Божегории так никто и не узнал, что она изучала «химию огня»: Ведит изо всех сил поддерживала в окружающих уверенность, что до ужаса боится даже искры от кресала. Вот и отпустили её, связанную грудным ребёнком, легко и без особого сожаления…

Я продал свой дом и позаботился, чтобы нам с Ведит срубили в этом поселении другую избу, побольше. Лес вокруг посёлка тоже передали в собственность Академии наук, и ответственность за его сохранность также повесили на меня, так что с брёвнами для жилья проблем у нас не имелось. Но должность смотрителя леса, вообще-то, предполагает не только рубку того, что тебе нравится или не нравится, а сохранение угодий от браконьеров и дураков. Я взвыл под грузом разных неприятных нюансов и бросился писать прошение о предоставлении подданства Кроману Браге с согласием взять его на полное своё содержание. Пусть поможет и научит, пока совсем не постарел. Заодно пускай внучку нянчит.

Венчали нас в храме Пресветлого, выстроенного в этом же поселении. Пришли только наши сослуживцы, — больше некому, но нам это не казалось таким важным.

Ведит вся сияла. Свадебное платье изумрудно-зелёного цвета очень ей шло: даже я это признал, от женской моды человек далёкий. «Подружки», одетые, как и полагается, в небесно-голубое, весело щебетали рядом с ней.

Я невольно оглядел всех пришедших, благо времени хватало. Надо же: вроде бы серьёзные люди, всякие там лаборантки-аспирантки, а хихикают так же, как деревенские девчонки. Парни тоже хороши: несколько лиц уже светятся малиновым цветом от выпитого спиртного, хохочут, а некоторые хулигански тычут друзей втихаря — те свирепо и недоумённо крутят головой, пытаясь угадать виновника. Химики — что ж с них взять-то? — невоенные люди, сразу видно. Солдаты и наёмники, даже вдрызг пьяные, по-детски так не дурачатся: не тычут, а сразу в морду приносят — открыто и от души.

На пороге храма появился служитель Пресветлого, облачённый в позолоченную мантию, и возвестил, воздев руки:

— Ступайте в храм божий, дети Его. Он ждёт вас.

Мы послушно пошли нестройной толпой в распахнутые двери. Впереди шли мы с Ведит, взявшись за руки: я — в чёрном камзоле, изображая «землю, родителя», Ведит в зелёном — «трава и деревья, рождение», «подружки» — «небеса». У порога остановились, подняли глаза на символ Пресветлого на крыше и, как и полагается, сотворили знак: я поднял свободную левую руку, Ведит — правую, а служитель, глядя на нас, тоже правую. Затем опустил руку, кивнул, приглашая, повернулся и вошёл вовнутрь, — мы зашагали следом.

Двери за нами закрылись, и возбуждённые гости остались топтаться за порогом.

Мы под ручку прошли к алтарю. Я посмотрел на свою спутницу: на её лице застыла лёгкая полуулыбка, а в глубине глаз отражалось пламя восковых свечей.

— Дети Пресветлого, — начал служитель, обращаясь к нам, и я перевёл взгляд на него. — По своей ли воле вы пришли в этот дом божий?

— Да, — отвечали мы.

— Согласны ли вы жить вместе, пока Пресветлый не призовёт вас?

Он всё задавал и задавал обязательные вопросы, на которые мы давали ответы то хором, то по одному. Спросил он и о том, от кого рождена Меленит, и буду ли я любить этого ребёнка, как родного, и вести по жизни, наставляя на путь истинный? Наконец, священник набросил нам на шею голубую ленточку, концы которой мы взяли в руки, осенил нас знаком Пресветлого и сказал:

— Ступайте отсюда в мир вместе вдвоём, как и пришли сюда вместе…

Мы вышли во двор. Бывали единичные случаи, когда служитель Пресветлого по какой-либо причине принимал решение не скреплять узы брака, так что стоявшие за дверями могли только гадать о том, что творится внутри: не возникает ли сомнений у священника и не нужны ли нам подсказки. Хотя, если ты сам не знаешь, что отвечать, то никакие подсказки тебе не помогут.

Наш выход с ленточкой на шее вызвал бурю восторга. На нас сразу посыпались зёрна белого гороха, — символа богатства, изображающего жемчуг. Жениха, то есть меня, утянули изображать перст судьбы: окружили ухмыляющимися холостыми парнями, а женатый раскрутил меня внутри этого круга, завязав предварительно глаза. Я, как и полагалось, сделал потом несколько шагов вправо и влево, чтобы уклониться от курса, на который направил меня ведущий, и самому выбрать себе «жертву», прошёл вперёд, слепо шаря руками и слушая притворные крики ужаса, пока не наткнулся на «несчастного», не имевшего права уворачиваться. Что ж, ближайший кандидат на обручальную церемонию — это он. От перста судьбы не убежишь.

В это же самое время незамужние девушки и женщины подходили к Ведит и целовали оставшуюся у неё на шее голубую ленточку, если, конечно, желали выйти замуж.

«Проигравший» неудачник, попавший под «перст судьбы», как и полагалось, «с горя» выхлестал полкувшина вина, и ближе к концу веселья перестал держаться на ногах. Варварский обычай, что и говорить: мужик и так судьбой обижен, а в него ещё спиртное вливают, чтобы вообще рухнул под праздничный стол.

Через год после венчания мы съездили в гости к моей младшей сестре. Это была наша первая с Ведит совместная семейная поездка. После обеда мы все высыпали во двор: стояла жара, и сидеть в душных комнатах стало невыносимо. Женщины ушли болтать в другую сторонку; я искоса наблюдал, как они там щебетали и пересмеивались; Ведит изредка поглаживала свой маленький ещё животик, показывая сестре на него глазами и улыбаясь. Свояк курил, слегка поддатый, как и я.

— Во, посмотри, — он показал мне флакончик, полностью скрывавшийся в его широкой руке.

Стянул плотную крышку (она скрывала хлопковый фитилёк, торчащий изнутри), зажал её другой рукой, и чиркнул донышком по стенке флакона снизу вверх, к фитилю. Брызнуло несколько весёлых искорок: на стенке и сверху на крышечке оказались вделаны кусочки кремния. Фитилёк вдруг полыхнул — его окружил ровный огонёк пламени, как у восковой свечки. Свояк держал флакон — огонёк не дёргался, так и горел себе, пуская в небо тоненькую чёрную струйку дыма.

— Видал? — похвастался он. — С одного раза зажигается. Ну, редко когда с двух-трёх раз. Уже почти месяц прикуриваю, а оно всё загорается и загорается…

Я улыбался, кивал, наслаждаясь летним теплом. Мы стояли без рубах.

«Я дома. Я вернулся.»

Конец