До чего ж благодатна предосенняя пора! Изнуряющей жары уже нет, холодов — ещё нет. Не докучают насекомые в дальней дороге, которая ещё не превратилась в безнадёжную грязь. Твой кожаный доспех не пропитывается насквозь вонючим потом и не белеет от соли. Ты едешь себе тихонько на своей лошадке, полуоткинувшись в седле, с травинкой в зубах, вкус которой снимает жажду и навевает лирическое настроение.

Давайте знакомиться, уважаемый читатель моих мемуаров. Я — обычный солдат-наёмник, по кличке Клёст, звёзд так и не поймавший: ни с неба, ни на воротник рубахи, которые обозначали бы моё воинское звание в королевских войсках. Виною тому чисто мой характер: ну, не люблю я казарменной дисциплины, хотя и понимаю, что в королевской армии без оной никак нельзя. Несколько раз мне предлагали: давай вставай на казённое довольствие, — будешь уважаемый человек в определённых кругах, а цена тому — ежедневное прогибание тех, кто таких звёзд ещё не имеет. Чтобы у них и мечи были всегда наточены, и чтобы рубахи до пупа никогда не были расстёгнуты даже в самую смертную жару, и чтобы бляхи ремней не опускались на уровень тестикул. Чтобы в случае войны у них были бы все пуговицы пришиты, всё стальное оружие — наточено, и чтобы знали, сволочи, какое оружие с какого конца держать нужно. Ну, хотя бы в теории. Виртуозному его владению враги научат. Или жизнь — тех, кто не успел погибнуть от незнания оной теории от руки окаянных врагов.

Но не могу я других прогибать. Это ж надо силу души на них тратить, а она нам даётся до самой смерти без возобновления. Если новобранец вообще не понимает, что такое есть война, то это ж сколько я должен в него сил вложить, чтобы он это понял??? А есть и такие тупые бывшие пахари, что никогда этого не поймут — таких обычно мы хоронили после первого же сражения. Зачем тратить на него свою душу, если смерть ждёт его в первом же бою? И ведь погибнет такой дурак — а тебе вечное пятно на совесть: не так учил, не доглядел… Вот так и не стал я королевским офицером. Не смог я обменять часть своей совести на гарантированную миску каши с мясом, да ещё плюс денежный оклад.

Но что делать таким бедолагам, как я, когда войны нет, а кушать всё равно хочется??? Можно наниматься в личные телохранители. Но тут есть нюанс: во-первых, хозяин требует полнейшего подчинения, обрезая личную жизнь под самый корень до тех самых тестикул, так как за свою жизнь ну очень уж переживает, что едва ли лучше жизни в армии, а, во-вторых, телохранители — это особая категория вояк, и тут умения нужны совсем не такие, как в армии, и они поэтому никогда и не воюют. И в свою среду вояк они берут неохотно, так как их надо обучать почти с нуля премудростям стычек в тёмных закоулках. Так что шансов попасть в этот круг — почти никаких. Я вот ни разу не попал.

Есть и ещё одна доступная профессия: наёмный убийца. Но, только если тебя разоблачат, то, значит, будешь ты в бегах до самой смерти, и про военные заработки забудь навеки. Придётся перебираться жить в другую страну, навсегда. А если поймают — казнь или каторга, т. е. медленная казнь.

Приходилось мне работать и учителем фехтования, и даже грузчиком — когда приходила совсем уж безнадёга. Всякое бывало. Но, слава Пресветлому (или Нечистому?), перерывы между войнами у нас никогда не держались больше, чем два года, а там возможность заработать предоставлялась уж всяко больше, чем просто грузчиком или почтовым курьером.

Так уж получилось, что не стал я ни ремесленником, ни чиновником. Инструменты в моих руках никак не хотели работать так, как надо. Сколько раз я слушал с горькой обидой слова от раздражённого отца, что они у меня из задницы растут, а возразить-то мне было и нечего. Учёба вроде бы давалась неплохо, читал-писал я нормально, и мои простодушные родители надеялись, что я хотя бы канцелярской работой кормить себя буду (мать мечтательно закатывала глаза, когда перечисляла, каких гусей и уток приносят писарям деревенские просители), но меня тянуло к оружию, а не к чернилам. Один раз я увидел уроки во дворе школы боевых искусств — и загорелся, всё свободное время к её забору бегал, вроде как на свидание. Приёмы, которые подсмотрел, потом дома прилежно повторял, с палкой — всё казалось легко и просто.

И, конечно, попал я к вербовщикам. Заработком соблазнился.

Всё оказалось совсем не так, как мечталось и представлялось. На войне надо ведь не просто железками махать, стукая по железкам соперников, а УБИВАТЬ. Чтобы пахучая тёплая кровь или мозги других людей летели во все стороны именно от твоей руки, а иначе тебя самого изрубят в капусту. При этом ещё вражеские лучники и баллистарии норовят проткнуть тебя издалека, с безопасного для них расстояния, когда ты ничего им сделать не можешь.

Надо спать, где прикажут, и жрать, что дадут. Или не дадут вообще. Если твоя армия проигрывает, то тогда совсем зелёная тоска: в такое время погибнуть шансов гораздо больше, чем получить свой честный заработок.

То, чему я обучился в школе боевых искусств, в реальности почти не потребовалось. Нас стали учить правильно держать общий строй, отражать конные и пешие атаки; в общей свалке многие выученные изящные приёмы оказывались бесполезны из-за тесноты. Выигранный бой заканчивался безжалостным добиванием раненых противников.

Зачастую враги устраивают ночные нападения малыми отрядами, т. е. никогда ты не можешь чувствовать себя в полной безопасности. В конце-концов, я и сам записался в отряд «ночных сов»: в основных мясорубках обходятся, как правило, без них, и тут спасение твоей жизни гораздо больше зависит от твоего ума и ловкости, чем в общей толпе. Всё-таки гораздо лучше, когда именно ты наносишь врагу внезапные ночные (бывали и дневные) удары и уколы, нежели в постоянном напряжении ожидаешь, когда такой удар нанесут по твоей центурии и твоей заднице.

Война — это калейдоскоп лиц. Только-только изучил вроде бы человека, а его уж нет: не вернулся он из рейда, и через пару дней в отряде появляется новое лицо. Встретить знакомого через год, — на этой же войне или уже следующей — невероятное событие, которое просто грех не отметить совместной попойкой как некий перст судьбы.

Дольше всех продолжается общение солдата с его лошадью. Война закончена — ты на ней едешь домой, холишь её и лелеешь, так как жизнь твоя зависит от лошади едва ли меньше, чем от ума и ловкости. Но век лошадиный короток, а солдатской кобыле возраст не должен быть более пяти лет — и вот ты в мирное время, как последняя паскуда, продаёшь своего боевого друга на базаре, чтобы купить нового, молодого, ещё не раненого…

И большие деньги наёмника оказались такой же химерой, как и всё другое в нашем бренном мире. Ну, повезло, расплатились с тобой по совести, — вернулся ты назад. Чтобы смыть из головы память о лужах крови, о том мальчишке-вояке, который, уронив меч, прикрывался от меня лишь одной рукой и огромными глазами, наполненными такой душевной мольбой, что в мирное время сердце бы у тебя разорвалось, а я рубанул его походя мечом по голове, на одном животном инстинкте «не ты — тогда тебя»; о женщинах с их истошными криками, которых насиловали зачастую прямо на улицах, где поймали, а потом зачастую и убивали на месте — чтобы смыть всё это из глубины нутра, идёшь ты в самый похабный кабак и пьёшь кувшинами всё, что получается после брожения. Лапаешь развесёлых девок, с понимающим смехом падающих тебе на колени в этом же кабаке, где дым стоит коромыслом — и в прямом, от курева, и в переносном смысле. Пропьёшься, проблюёшься, кому-то в морду дашь, кто-то — тебе, глядь — а денег-то и нету. Война — она только что закончилась, а мирными ремёслами ты не владеешь. И на что жить прикажете??? Да ещё и лошадь кормить. И за комнату платить. Что-то дорого наёмнику лечение души обходится… Беречь заработанные деньги оказалось труднее, чем убивать и не погибать.