секунд. На улице бегали куры и дети. Кто вообще мог разобраться, как двигаться в этом хаосе?

Наш отель располагался в кишащем людьми центре города и выглядел очень старым, но с примесью аристократизма. В номере под потолком двигались широкие лопасти вентиляторов, а массивную ванну украшали тяжелые латунные краны. Я поблагодарила судьбу за эти малые радости, забралась в ванну по самый подбородок и не выходила два часа, пока Эрнест ходил на разведку.

— Я нашел человека, с которым можно стрелять фазанов, — сообщил он, когда вернулся. Эрнест принес китайскую газету, две огромные бутылки теплого пива и разноцветный набор фейерверков, которые хотел попробовать запустить прямо здесь, в номере.

Я выхватила фейерверки у него из рук, соображая, куда бы их спрятать.

— Охота на фазанов? Где? Ты же в курсе, что идет война?

— Думаю, что да, хотя это и не настолько очевидно.

Это было действительно так. Японская армия окружила Гонконг с трех сторон, но самой серьезной проблемой оставалась перенаселенность. По-видимому, колониальное правительство пыталось эвакуировать своих граждан, но от этого численность населения не уменьшалась. Для простых людей еда была редкостью, а чистая вода — мифом. Всюду царила ошеломляющая бедность, но Гонконг не был похож ни на одно из тех мест, где нам доводилось бывать прежде. Воздух был полон незнакомых запахов. Висящий в нем дым заполнял переулки, где с крюков свисало что-то непостижимое и где дети играли в канализации. Именно такой и была жизнь — бурной, жестокой и странной. Я хотела исследовать все это единственным известным мне способом — выйти и броситься в омут с головой, болтая со всеми, с кем только можно, заглядывая в каждый маленький переулок, теряясь и снова находя дорогу, пока не увижу сцену, не услышу историю, не поймаю момент — что-то, что нуждалось именно во мне.

Тем временем в вестибюле отеля вокруг Эрнеста собралась публика. Он хотел, чтобы история сама его нашла, и был абсолютно уверен, что так оно и будет. Его известность привлекала к нему самых разных людей: кантонских банкиров и регбистов-эмигрантов, таксистов, шулеров и даже офицера разведки, охраняющего иностранного генерала. Эрнест занял лучший угол номера, разложив книги с журналами и расставив бокалы. Он принимал своих подданных, сидя в большом кожаном кресле и слушая рассказ за рассказом. Он был в своей стихии.

Через четыре дня после нашего прибытия я села на старенький, обшитый металлом «DC2», направлявшийся в Лашио на границе Бирмы. Начался февраль, предрассветный воздух был холодным и густым. В темной пещере салона сидело всего семь пассажиров — все китайцы. Сиденья были из шаткого на вид металлического каркаса с простейшими брезентовыми чехлами. Уборная располагалась за зеленой парусиновой занавеской и представляла собой, по существу, плохо прикрытую дырку, через которую все вылетало вниз, прямо на людей и улицы. Я не могла даже думать об этом без содрогания.

Нашим пилотом был невозмутимый американец по имени Рой Леонард — высокий, светловолосый, в коричневом летном костюме. Мне показалось, что здесь, в раздираемом войной Китае, за штурвалом он чувствует себя так же комфортно, как за рулем трактора посреди Индианы.

Самолет принадлежал китайскому правительству и «Пан Ам»[24]. По словам Роя, он регулярно летал по этому маршруту, в основном в темноте и на высоте, недоступной для японских зениток.

В полутемной кабине самолета я попыталась записать эти и другие наблюдения в свой блокнот, но вскоре мы оказались запертыми в центре грозовой тучи. Самолет подпрыгивал и раскачивался. Град барабанил в окна, словно гвозди о железную банку. Когда стрелка указателя скорости замерла, я увидела, как Рой открыл окно, чтобы посмотреть, сможет ли он сам оценить скорость, глядя на землю. Я испугалась, и меня затошнило, мои липкие ладони вцепились в сиденье — так я и летела до самого Чунцина, до которого было более семисот миль. Пять часов спустя мы выбрались из густого, влажного облака и приземлились на грубую взлетно-посадочную полосу посреди острова на реке Янцзы. Сама река казалась нарисованной от руки, с высокими желтыми утесами, вздымающимися по обеим сторонам и покрытыми растительностью, словно мхом.

Пока самолет заправлялся, мы позавтракали липким рисом, яичницей и вонючим чаем.

— Для чего ты взялся за эту работу? — спросила я Роя, который сидел, уткнувшись носом в чашку.

Он пожал плечами.

— Чтобы не было скучно.

Я постаралась улыбнуться.

— Я так и подумала. Бывают ли в мире перелеты опаснее этого?

Он улыбнулся в ответ.

— Если бы такой был, то я бы уже его нашел.

Вскоре мы снова были на борту с новой горсткой пассажиров, оставляя внизу грубо высеченный эффектный пейзаж долины. Мы поднялись в небо, теперь абсолютно чистое и ярко-синее.

— А не безопаснее ли спрятаться в облаках?! — крикнула я Рою.

— Я слежу за ними! — прокричал он в ответ, имея в виду японские зенитные установки и вражеские самолеты.

«Боже мой», — подумала я и попыталась сосредоточиться на пейзаже, далеких рисовых полях, сверкающих на солнце, как серебряная фольга, крутых склонах гор, речных долинах и богатых, сырых землях. Мы летели весь день и приземлились в Куньмине, уже когда наступили сумерки, окрасившие все в пурпурный цвет. Еще топлива, еще риса и чая — а затем на последний отрезок пути, через высокие горные перевалы, которые мне приходилось рисовать в своем воображении, так как мы снова летели в чернильной темноте. Самолет вибрировал от усилий.

На самом деле Лашио был очень маленьким городком, и все же от него зависел весь Китай, если он собирался сопротивляться Японии. Извилистая Бирманская дорога начиналась и заканчивалась здесь: словно уроборос, петляя, ползла она в Гималаи и обратно, в то время как японцы совершали регулярные налеты. Как только небо прояснялось, китайские дорожники приступали к работе, делая заплатки, которые будут снова уничтожены уже при следующей атаке. И так каждый раз, день за днем. Япония обладала мощью, это бесспорно. Но у Китая была решимость и древнее, безграничное терпение. Я ставила именно на него.

Большую часть ночи я делала заметки для статьи, которую собиралась опубликовать, а затем наконец забралась на холодное деревянное сооружение, служившее мне кроватью, закрыла глаза и стала думать об Эрнесте. Возможно, он спит в нашем шикарном отеле, а над его головой крутятся вентиляторы. Или, скорее всего, он все еще сидит в своем кожаном кресле в вестибюле, потягивая виски и обмениваясь с собеседниками историями из жизни, абсолютно увлеченный всем этим. Это позволяет ему чувствовать себя счастливым. Я знала, что завтра он станет делать то же самое,