— Что еще? — сердито спросила она.

— Нечто очень важное, о чем я тебе никогда еще не рассказывал. Но непременно расскажу!

Он даже удивился, потому что Ренн не стала, как всегда, нетерпеливо закатывать глаза, а нахмурилась, помолчала, теребя тесемку своего колчана, и по-прежнему сердито буркнула:

— Ну и хорошо! В конце концов, у всех есть свои секреты. Даже у меня. — Потом лицо ее просветлело, и она с надеждой спросила: — Неужели это означает, что ты остаешься с нами?

— Я еще не знаю.

— Тебе надо остаться! Останься!

— Я вашему племени не подхожу. Я себя там чужим чувствую.

Ренн фыркнула:

— Ну и что? Я прекрасно знаю, что не подходишь! Но ведь ты и в любом другом племени себя бы чужим чувствовал, верно? — И она, сверкнув острозубой улыбкой, вскинула лук на плечо и быстро пошла прочь, петляя среди деревьев.

После ухода Ренн Торак и Фин-Кединн некоторое время сидели молча. Потом вождь племени встал, надел на прут крупного леща и подвесил его над алыми головнями — жариться. Торак продолжал сидеть в глубокой задумчивости.

— Ешь, — сказал ему Фин-Кединн, снимая рыбу с огня.

— Я не голоден.

— Ешь.

Торак начал есть и обнаружил, что прямо-таки умирает от голода. Он успел прикончить большую часть леща, прежде чем обнаружил, что сам Фин-Кединн почти ничего не съел.

С тех пор как Фин-Кединн спас их во льдах, они впервые оказались наедине. Торак вытер рот и спросил:

— Ты на меня сердишься?

Фин-Кединн неторопливо вычистил нож о снег и повернулся к нему:

— А почему я должен на тебя сердиться?

— Потому что я ушел искать Волка, не спросив твоего разрешения.

— Зачем же тебе мое разрешение? Ты ведь уже почти взрослый. — Вождь помолчал и сухо прибавил: — Именно поэтому, впрочем, тебе бы стоило вести себя соответственно.

Эти слова подействовали на Торака, точно ожог.

— Но как я должен был поступить? Я же не мог позволить Пожирателям Душ принести в жертву моего Волка! Не мог позволить им заполонить злыми духами весь наш Лес!

— Ты должен был вернуться и попросить меня о помощи.

Торак открыл было рот, собираясь протестовать, но Фин-Кединн одним взглядом остановил его.

— Ты выжил чудом, Торак. И потому лишь, что этого захотел Великий Дух. Но удача рано или поздно отворачивается от любого. Великий Дух просто перестает тебя замечать, даря свое благоволение кому-то другому. Тебе нужно жить в племени.

Торак упрямо молчал.

— А ну-ка скажи, — попросил его Фин-Кединн, — какие следы ты сейчас видишь вокруг себя?

Торак удивленно вскинул на него глаза:

— Что?

— Ты прекрасно меня слышал.

Торак был совершенно озадачен, но все же принялся перечислять. Глубокие, как бы с приволакиванием ноги, следы зубра. Несколько неровно отгрызенных веточек, явно оставленных благородным оленем. Едва заметные ямки в снегу, и в каждой на дне крошечная капля замерзшего помета — здесь ночевали, собравшись вместе, белые куропатки.

Фин-Кединн кивнул:

— Твой отец хорошо обучил тебя. Он научил распознавать следы, и благодаря этому ты всегда понимаешь, что говорит тебе Лес, ведь ты внимательно его слушаешь. А вот сам твой отец в молодости никогда никого не слушал! И всегда был уверен, что прав. Выслеживать, прислушиваться к голосу Леса — таким даром обладала твоя мать. — Фин-Кединн помолчал. — Возможно, так старательно обучая тебя, твой отец пытался предостеречь от ошибок, которые, возможно, совершал в свое время.

Тораку тоже пришла в голову эта мысль.

— Если ты сейчас уйдешь, — продолжал Фин-Кединн, — то против троих колдунов, обладающих невероятным могуществом, тебе придется сражаться в одиночку. А одному тебе ни за что их не одолеть.

Волк, лежа на берегу, прикончил заячью лапу и теперь стоял, виляя хвостом своему отражению в воде — своей телесной душе.

Фин-Кединн некоторое время наблюдал за ним, потом сказал:

— Молодой волк может быть беспечно храбрым. Испытывая уверенность в том, что может сам, в одиночку, завалить лося, он забывает, что лосю достаточно одного удара копытом, чтобы его прикончить. И все же, если у этого волка хватит ума немного подождать, он действительно со временем сможет завалить не одного, а многих лосей. — Он повернулся к Тораку. — Я не уговариваю тебя остаться. И не приказываю тебе. Я тебя об этом прошу.

Торак нервно сглотнул. Никогда прежде Фин-Кединн ни о чем его не просил.

А вождь племени Ворона наклонился ближе к нему и спросил с непривычной нежностью в голосе:

— Тебя что-то тревожит, мучает? Расскажи мне.

Тораку очень хотелось все ему рассказать. Но он не мог. А потому пробормотал лишь:

— Тот нож, который ты для меня сделал… В общем, я его потерял! Прости.

И Фин-Кединн, разумеется, по его лицу догадался, что это всего лишь отговорка.

— Ничего, я тебе другой сделаю, — сказал он и, опираясь на посох, встал. — Ладно, посторожи пока улов, а я поднимусь на холм и проверю ловушки. И вот что, Торак… Что бы там тебя ни мучило, что бы с тобой ни случилось, сейчас тебе лучше быть здесь, среди людей… среди своих друзей.

Фин-Кединн ушел, а Торак остался сидеть у костра, чувствуя, как татуировка Пожирателей Душ прямо-таки насквозь прожигает его парку. Тебе от нас никуда не деться!..

А Волк уже отыскал новую добычу: избитую волнами и выброшенную на мелководье тушу самца косули. Несчастная косуля, видно, утонула где-то выше по течению и теперь медленно проплывала мимо. Волк прыгнул на нее, и под его весом она ушла на дно, увлекая его за собой. Волк вынырнул, выбрался на берег, отряхнулся и предпринял еще одну попытку. И снова туша косули ушла под воду. После третьей попытки Волк уселся, вытащил ее на берег и тихо заскулил. А какой-то ворон, с лету приземлившийся на тушу, стал над ним смеяться.

«Возможно, Повелительница Змей была права, — думал Торак. — Возможно, мне никогда от нее не отделаться».

Он гордо выпрямился:

«Но ведь и ей тоже никогда от меня не отделаться! Теперь вы знаете, кто я такой, — безмолвно обратился он к Пожирателям Душ, — но и я вас хорошо знаю. И понимаю, с кем мне придется вести борьбу. Но я не одинок. Я могу рассказать людям Ворона, что произошло в пещерах. И я непременно им все расскажу! Не сегодня, но скоро. Я знаю, что доверять им можно. И Фин-Кединн решит, как нам лучше поступить».

Ветерок шевельнул ветку у него над головой, и с нее слетело легкое облачко снега, и в ту же минуту выглянуло солнце, превратив падающие снежные хлопья в крошечные радуги.