– Они подожгли музей?

– Верно, Женечка. Сперли керосина бутыль, спички. Взломали сначала, забрали клинок и портрет из рамы вырезали. Варварство, но мальчики не желали княжне зла. Мои мальчики хорошие, это все проклятье…

Его прервали шаги.

И голос.

– Папа, не надо с ней разговаривать, – этот голос заставил Женьку вздрогнуть. – И не расстраивайся. Все будет хорошо. Ты же мне веришь?

Человек в маске быка.

– Не стоит убегать, – строго сказал человек. – Твое время еще не пришло.

Два дня, проведенные в поместье, прояснили некоторые детали, каковые прежде казались Натану Степанычу незначительными. Впрочем, за жизнь свою, нелегкую, но и не сказать, чтобы пролегавшую по мукам, он не раз и не два убеждался, что такие вот незначительные детали весьма и весьма важны. И сейчас Натан Степаныч, закончив писать письмецо для начальства, потянулся.

Старые кости ныли к перемене погоды.

Никак дождь собирается. Денек-то солнечный, ясный, на небе – ни облачка, и только летает по двору белый одуванчиковый пух. Натан Степаныч вышел во двор, полной грудью вдохнул пряноватый, напоенный многими запахами, средь которых особо выделялся терпкий, травяной, воздух.

– Не подскажешь, где Петра найти? – поинтересовался у дворовой девки, что, сидя на крылечке, лузгала семечки. Подняв на гостя осоловелые полусонные глаза, девка сказала:

– На конюшне… – сплюнув под ноги, добавила: – Ирод. Посадите уж его, дяденька…

– Посажу…

Если получится… след был, и Натан Степаныч многое выяснил, вот только хватит ли этого, чтобы отвадить от усадьбы падальщиков…

Петр и вправду нашелся на конюшне. Старая, но добротная, с крепкой крышей, со стенами, проконопаченными белым болотным мхом, она бы простояла многие годы. Внутри пахло свежим сеном, подводу которого сгружали тут же, закидывая вилами наверх, и старый конюх топтался, утрамбовывая. Переступали, всхрапывали лошади в денниках, рокотали голуби.

– Добрый день, Петр, – Натан Степаныч поклонился, но ответа не получил.

С самого первого дня братья прониклись к гостю искренней нелюбовью, точно чуяли его намерения докопаться до истины. И если выставить Натана Степаныча из усадьбы никак не могли, то всяко подчеркивали ту пропасть, каковая лежала между ним и людьми благородными.

– Мне бы побеседовать с вами… приватно.

Петр нахмурился и, хлопнув стеком по голенищу сапога, буркнул:

– Мне некогда.

– Да неужели? – Натан Степаныч оперся о перекладину и, вытащив из кармана горбушку хлеба, сунул лошадке. – С детства коней люблю… у моего деда было с полдюжины, не чета вашим, конечно, рабочие все, здоровые… но все одно катали нас, детей.

– Мне это не интересно.

– Понимаю. Спешите. Сообщника проведать? Убедиться, что не наговорил отец Сергий лишнего?

– Что?

– Не наговорил, – поспешил успокоить Натан Степаныч. – Но это пока лишь уверен в своей безопасности. Ему-то в отличие от вас бежать некуда…

– Что вы несете?

– Я не несу, как вы изволили выразиться. Я рассказываю о некоторых своих наблюдениях. Ну и о выводах тоже. Вам первому, к слову, и рассказываю. Так вот, отец Сергий – личность ничтожная, пустая и трусоватая. Зря вы с ним связались. Это он в разговорах смелый, а как дело следствия коснется, тут-то пустая его натура и выползет… вот увидите, надо чуть надавить…

– Я вас не понимаю.

Поджатые губы. И взгляд недобрый, нервный, полыхнул и погас.

…Главное, чтобы телеграммка, которую Натан Степаныч еще накануне с мальчишкой на станцию послал, дошла вовремя. И чтобы начальство к просьбе отнеслось с пониманием. И чтобы успел Гришка добраться… и верно, следовало бы погодить, но чуял Натан Степаныч – не осталось у него времени.

Ныли кости. Близилась гроза. А на грозу темные делишки всяк удобней вершить…

– А что ж тут понимать? – притворно удивился Натан Степаныч. – Скажите, чья была идея-то? Ваша? Или он сам таким затейником оказался? К слову, кто первый чистосердечное признание напишет, тому, стало быть, и вера будет. А с нею и судебное снисхождение.

– Что вы себе позволяете?

Петр вцепился в стек, того и гляди, забывшись, полоснет по лицу, злость вымещая.

– Правду. Я вот понять не мог, какая вам-то выгода князя убивать. Оно и верно, вы старого кобеля привели в ярость… как? Ну тут вы сами скажете, чего собакам дают, чтоб дрались люто, до смерти. А ваш братец спускался на кухню за маслом, потом ступеньки мыл. Его видели.

– И обвинят в пристрастии к чистоте? Та старуха сама сверзлась.

– Сама. Неудачно вышло. Вы надеялись, что князь свалится, готовились, а тут старуха… князь же неглупым человеком был…

– Чего вы хотите?

– А разве не понятно? – делано удивился Натан Степаныч. – Хочу я с вами тремя договориться. Скажем, устроит меня рублей этак пятьсот…

– Что?

– Другой кто взял бы дороже, – счел нужным предупредить Натан Степаныч, улыбаясь той своею улыбкой, которую милейшая Алевтина Михайловна именовала мерзейшей. – Скажем, тысячу, но я подумал, откуда у вас тысяча?

– Вы меня… шантажируете?

– Не только вас, заметьте. Но вы можете, конечно, сказать, что я все сочинил, и что от сочинений этих вам лично никакого вреда не будет, что я могу их на бумаге изложить, присовокупивши показания свидетелей, отправить начальству своему, пускай уж оно решает, что с вами делать.

Тихо стало. Голуби воркуют, лошадка в деннике топчется, высовывает морду и тянется к Натану Степанычу, выпрашивая уже не столько хлеб, сколько ласку.

– И быть может, вы окажетесь правы, и нашел я не так уж и много, и начальство, оценив все, решит делу хода не давать, скажет, что нет у меня доказательств веских вашей вины… однако, может статься, все сложится иначе. Ведь мой-то начальник с покойным князем некогда приятельствовал, и весьма высоко его ценил…

Натан Степаныч замолчал, позволяя додумать остальное.

Петр не спешил заговаривать. Он стоял, похлопывая стеком по голенищу сапога, хмурился, глядел исподлобья, с презрением, с ненавистью…

– Пятьсот рублей, значит?

– Именно, дорогой… именно…

…Павел отыскался на заднем дворе, он сидел в старом кресле, наблюдая за курами. Он был пьян и неряшлив, в расстегнутой рубашке, босой, с запыленными ногами.

– А… з-заступничек! – Павел взмахнул бутылкой, в которой оставалось едва ли на треть мутного, весьма характерного вида напитка. – С-снизошли до простых смертных.