обряда. Дух Ельпенора просит, чтобы его тело сожгли вместе с доспехами, а потом насыпали над ними холм у берега для ради памяти, но не оставили неоплаканным и непогребенным (Одиссея, 11: 72–78).

Во введении мы сравнивали гомеровское и библейское сожжение погибших героев перед их захоронением. Различные формы этого обычая проявляются через весь индоевропейский эпос: индоарийский, греческий, англосаксонский и исландский. Хеттское и гомеровское захоронения имеют много общего: сжигание тела, тушение пламени костра напитками; погружение костей в масло или заворачивание их в масло, затем помещение их в полотняные или какие-нибудь дорогие одежды; погребение и, наконец, тризна. Таким образом, сжигание Саула и Гектора было связано с хеттским обычаем, практиковавшимся повсюду на суше от Трои до Палестины, т. е. в землях, в той или иной степени подвластных Хеттской державе, погибшей примерно в то же время, что и ее вассал-союзник Троя. Сжигание Саула могло быть также связано с филистимлянским обычаем, завезенным из-за моря.

Царство кромешной тьмы, где пребывают мертвые, именуется Эребом (Илиада, 8: 368; 16: 327; Одиссея, 10: 528; 20: 356), и расположено оно на Западе (Одиссея, 12: 81). В Египте место обитания мертвых также определено на Западе, и не должно быть особых сомнений в том, что микенская и египетская концепции связаны друг с другом. Тем не менее слово «Эреб» взято взаймы из семитского языка, а не из египетского. На иврите ‘éreb означает «вечер», имея в виду закат солнца; а macarāb (от того же корня) — «запад». На угаритском ‘rb špš означает «заход солнца» или «запад». На аккадском erêb šamši означает «заход солнца» или «запад». Поскольку гомеровский Эреб — семитское слово, означающее «запад», а также имеющее в египетском — значение «Запад» как место пребывания мертвых, той же самой идеей должен быть проникнут и семитский мир. Поэтому мы можем назвать эту концепцию восточносредиземноморской из-за ее распространения, даже при том, что Египет (где она впервые проявилась, насколько говорят наши материалы) мог быть центром, из которого эта идея была разнесена по свету.

Эпитет бога Аида, «конями гордящемуся», появляется в Илиаде, 5: 654. На угаритском мы встречаемся со связанной концепцией в Рефаиме, божественных обитателях страны мертвых, которые разъезжают на конных колесницах.

В отличие от более древних литератур Ближнего Востока, тексты Восточного Средиземноморья времен Амарны и Микен сталкивают нас с повсеместно распространенной темой романтической любви и брака. В истории Беллерофонта сохраняется более ранняя позиция, где склонная к адюльтеру жена пытается соблазнить честного молодого человека, но, потерпев в этом неудачу, клевещет на него. Эта история с ее портретом женщины в роли возмутителя спокойствия встречается в египетской истории «О двух братьях» и в цикле Иосифа в Бытии. Древние легенды Библии изображают женщину как источник дурного влияния на мужчину начиная с Евы — прародительницы нашей. В эпосе о Гильгамеше Иштар (божественный прототип женской половины человечества) описывается как несчастье для своих мужей и любовников. Вместе с индоевропейскими вторжениями в Восточное Средиземноморье проникло новое отношение к женщине. Хеттский царь Хаттусили III (Апология, 9: 3: 1) рассматривает свой брак как предопределенный богами. Эта Апология полна выражений ласки к своей суженой, прославлений любви мужа и жены, а также благословений продолжению рода в рамках счастливой семейной жизни. Греческий (как и индоарийский) эпос полон материала на эту тему. Любовь Ахиллеса и Бри-сеиды, Одиссея и Пенелопы, Гектора и Андромахи и т. д. пронизывает повествование Гомера. Елену нельзя заменить другой женщиной; она дороже всех остальных женщин, и никто не может занять ее место. То же самое происходит с Хурраи в угаритской легенде о Крете; и с Сарой (Саррой) или Рахилью в Бытии. Слишком легкомысленным будет предполагать, что романтический подход к женщине был универсален, повсеместен. Эпос о Гильгамеше вовсе не лишен сексуальных мотивов, но в нем совершенно отсутствуют какие-либо следы любовной истории, хотя и затрагивается вопрос брака. Хорошую иллюстрацию из Среднего Египта дает нам Синухе, который женится на дочери правителя Ретеми, и она родила ему крепких, здоровых сыновей; и все же, когда у него появляется шанс вернуться в Египет, он бросает ее и своих детей навсегда без какого-то выражения сожаления.

Концепция mênis (гнева) пронизывает творения Гомера. Такой mênis может быть вызван брошенным словом, оскорблением и влечет за собой губительные последствия, далеко выходящие за разумные пределы. Гнев Ахиллеса из-за того, что Агамемнон отобрал у него Брисеиду, не только наказал Агамемнона, но и привел к тому, что в Аид отправились многие отважные ахейцы. Когда трагические последствия гнева Ахиллеса удалось исправить, Ахиллесу пришлось признать, что это вызывающее сожаление дело не имело смысла и было бы лучше, если бы Артемида пронзила Брисеиду копьем в тот день, когда он (Ахиллес) ее между пленницами избрал (Илиада, 19: 56–60). Тема mênis не ограничивается гневом Ахиллеса. В Илиаду (9: 529–599) включен и более древний mênis — гнев Мелеагра. Идея гнева возникает и в эпосе о Гильгамеше, где Энкиду оскорбляет Иштар (оторвав и бросив ей в лицо половой орган быка, которого Энкиду убил соместно с Гильгамешем), и гнев ее не иссякает до тех пор, пока она не добивается его смерти. В Угарите Анат, взбешенная оскорблениями Аката, не находит удовлетворения, пока не убивает его. Но гнев, который более всего сродни гневу Ахиллеса, — это гнев Самсона, который из-за того, что его жена была отдана другому, начинает все крушить вокруг себя и отказывался подчиниться голосу разума, пока не сжег филистимлянам жатву (сжатый в копнах и не сжатый в поле хлеб, и это вполне правдоподобно) и не убил фантастическое множество (тысячу человек посредством ослиной челюсти) филистимлян (Суд., 15: 1–8). Тут налицо все элементы гомеровского mênis: оскорбление, ужасные последствия и затихание гнева только после безумных актов мести. Боги так же, как и герои, подвержены гневу. «Гнев Господа» в Библии есть отражение этого факта. В Ветхом Завете много тому примеров, например, когда израильский народ разгневал Бога в связи с золотым тельцом: «И поразил Господь народ за сделанного тельца, которого сделал Аарон» (Исх., 32: 35). Психология божественного гнева изложена в Иезекииле, 5: 13, где Бог говорит: «И совершится гнев Мой, и утолю ярость Мою над ними (после тотального уничтожения в стихе 12!), и удовлетворюсь; и узнают, что Я, Господь, говорил в ревности Моей, когда совершится над ними ярость Моя».

Один из уроков, внушаемый эпосом, — в том, что мы должны принимать приемлемые условия вовремя. Агамемнон отказался от выкупа, предложенного Хрисом за свою дочь, и вместо этого упорствовал в суровости (Илиада, 1: 22–32).