– По его собственному признанию, в одном преступлении он повинен: можно получить несколько лет за содомский грех. Он, наверное, не понимает, что мы сможем это доказать. – Инспектор презрительно вздернул верхнюю губу. – А мистер Карвел не такой человек, которому будет легко привыкнуть к условиям содержания в тюрьме вроде Пентонвилльской или Колдбат-Филдс.

– Конечно, сэр, – заметил Легранж в надежде, что этого не случится.

Но Питт сделал вид, что не слышит. Он недовольно глядел на Телмана.

– У вас нет доказательств.

– Но он же признался, – возразил инспектор.

– Но не вам.

Лицо Телмана ожесточилось, он в упор посмотрел на Питта.

– Вы хотите сказать, сэр, что будете отрицать факт признания?

Томас едва заметно улыбнулся.

– Я совсем ничего не скажу, инспектор. Ведь он мне сказал только то, что любит Арледжа. А это может быть интерпретировано как угодно. Чувство не является преступлением. Полагаю, что Карвел укажет именно на это обстоятельство, и его адвокаты вчинят нам иск за то, что его скомпрометировали.

– Вы чересчур разборчивы, – ответил Телман, явно испытывая отвращение к подобной щепетильности. – Если таким людям потакать, то никогда ничего не узнаешь. Они вам голову заморочат.

Бейли громко кашлянул. Однако Телман полностью проигнорировал его и все еще в упор разглядывал Питта.

– Нам не по средствам ваше деликатное и совестливое отношение к преступникам, если мы хотим поймать этого мерзавца, который режет людям головы с плеч и уже нагнал страх на половину Лондона. Люди уже не смеют в одиночку выйти из дома после наступления темноты, они предпочитают ходить по двое или по трое. По всему городу развешаны карикатуры на нас. Он делает из нас посмешище. Неужели это вас нисколько не беспокоит? – Теперь инспектор смотрел на Питта с чувством, близким к негодованию. – Неужели это вас не возмущает?

Глядя на Телмана, Легранж кивнул в знак согласия.

– То, что вы говорите, – ответил холодно Томас, – есть следствие гнева, а не разумного рассуждения: инстинктивные агрессивные нападки тех, кто опасается за свою собственную репутацию и постоянно оглядывается на других, беспокоясь, что они о нем подумают.

– Эти другие платят кровавую дань, – ответил Телман, все еще меряя Питта ледяным уничтожающим взглядом. Ни Бейли, ни Легранж его нисколько не интересовали, а о дежурном сержанте он совершенно забыл. – Эти люди должны быть вам так же небезразличны, как и мне.

Телман зашел уже слишком далеко, чтобы идти на попятный. Голос его становился все громче и пронзительнее.

– Никому нет дела до того, каким блестящим сыщиком вы были в прошлом, – важно то, что сегодня. Вы подрываете репутацию блюстителей закона. Они выглядят дураками в глазах общества, и они вам этого не простят.

– Если вы хотите, чтобы я арестовал Карвела, докажите его причастность к убийствам, – гневно потребовал Питт. Голос у него тоже стал жестким и непреклонным. – Где он был, когда убили Йитса?

– На концерте, сэр, – прочирикал Легранж. – Но он не мог найти никого, кто подтвердил бы его алиби. Он может рассказать, что исполняли на концерте, но это любой может, прочитав программку.

– А когда убили Арледжа? – продолжал Питт.

– Был один дома.

– А как же слуги?

– Не имеет значения. У него в кабинете французское окно с выходом в сад. Он мог выйти так, что никто из слуг и не узнал бы. И вернуться той же дорогой.

– А Уинтропа?

– По его собственным словам – прогуливался в парке, – ответил Телман, выражая тоном своего голоса абсолютное недоверие.

– Один?

– Да.

– Он проходил мимо кого-нибудь?

– Карвел этого не помнит. Но в любом случае он должен был пройти в непосредственной близости от кого-то, чтобы его узнали в полночь. Хотя люди не очень склонны гулять в парках по ночам в наши дни – во всяком случае, не так часто, как прежде.

– И женщины тоже? – спросил Питт.

Телман пожал плечами.

– Этим несчастным-то приходится – они ничего не заработают, если останутся дома. Но они все очень напуганы.

– Так пойдите и опросите их, видел ли кто из них Карвела, – ответил Питт. – Может быть, кто-нибудь видел, когда он возвращался? Может, кто-то вспомнит, когда точно это было? Может быть, слуги помнят, когда он вернулся?

– Нет, сэр. Он никогда не отличался точностью, всегда выбирал для прогулок неподходящее время и предпочитал, чтобы слуги ложились спать, не беспокоясь о том, когда он вернется. – Телман опять состроил гримасу, на этот раз презрительную. – Очевидно, он предпочитал, чтобы они не видели также, когда у него бывает Арледж и когда он уходит. Но в последний раз, наверное, они видели его, если там действительно был он.

– Порасспросите других людей в парке, – повторил Питт, – попытайтесь поговорить с девицами Жирного Джорджа. Они как раз обслуживают тот конец парка.

– Но что это докажет? – ответил Телман, не скрывая своей неприязни к перспективе подобного разговора. – Если его никто не видел, это еще не доказательство, что его там не было. И мы не сможем найти никого, кто подтвердил бы, что его видели в Шепердс-буш. Я уже опросил всех пассажиров, которые ехали последним омнибусом.

– И, полагаю, вы не знаете, где был убит Арледж? – язвительно спросил Питт. – Такое впечатление, что дел у вас еще невпроворот. Значит, вам лучше приняться за них.

С этими словами он поднялся к себе в кабинет и плотно закрыл за собой дверь, однако обвинения Телмана все еще звенели у него в ушах. Может быть, он действительно слишком субъективен? Неужели он позволил симпатии к Карвелу повлиять на свое отношение к делу и недооценивает важность имеющихся соображений, которые говорят не в пользу Карвела? Жалость, как бы ни была она сильна, не должна его ослеплять. Но если это не Карвел, тогда кто же? Барт Митчелл, оскорбленный за сестру? Но тогда почему убит Арледж? И почему – Йитс?

А может, это действительно какой-нибудь сумасшедший, одержимый манией крови, который убивает, повинуясь капризной воле своего затуманенного, хаотичного, разорванного сознания?

Нет, надо побольше узнать об Уинтропе, его браке и о Барте Митчелле.

Эмили осматривала новый дом Шарлотты со все возрастающим одобрением. Было что-то в высшей степени приятное в том, чтобы купить дом в полуразрушенном состоянии, тщательно отремонтировать его, а затем украсить и обставить в соответствии с собственным вкусом. Когда она вышла замуж за Джорджа и стала жить в Эшворд-хауз, там все было устроено в соответствии с совершенным, раз и навсегда заведенным порядком, поддерживаемым на протяжении нескольких поколений. Правда, дом расширялся, и каждый владелец прибавлял к нему по комнате; но так продолжалось до 1882 года, а потом уже почти не осталось возможности что-либо совершенствовать или как-то выражать свою собственную индивидуальность. Даже в спальне Эмили остались занавеси и зеркала во вкусе предшествующей владелицы, и переделывать было бы излишним расточительством. Да спальня в самом деле была так роскошно убрана и столь прекрасна, что лучше и придумать нельзя; просто это было не совсем во вкусе Эмили, она бы выбрала другой стиль.