– Жаль, что подобные тебе люди встречаются редко, – сокрушенно посетовал Дмитрий.

– Очень редко, – без лишней скромности согласился я. – Corvo quoque rarior albo[64].

– Не подскажешь, где бы мне сыскать пяток-другой таких же, кто готов на смерть ради своего господина? – с улыбкой, давая понять, что шутит, осведомился Дмитрий.

Вот только улыбка у него была какая-то вымученная.

– А вот тут ты не прав, – поправил я. – У меня нет господина. Федор же – мой друг, которого я обязался защищать. А насчет пятка-другого… Ego nihil timeo, quia nihil habeо[65]. Постарайся отыскать себе таких же неимущих, вот и все.

Дмитрий ответил очередной кривой ухмылкой.

Ну да, совет нереальный. Такую роскошь теперь может позволить себе Федор, но не государь всея Руси Дмитрий Первый.

Это только в песенке короли могут все, а на деле они не могут очень и очень многого, и порой самые элементарные вещи для них – непозволительная роскошь.

– И вновь ты не прав, – заметил я ему. – Один неимущий, притом достаточно умный и всегда готовый дать тебе мудрый совет, у тебя имеется.

– И кто же он? Басманов?

– Относительно бедности – навряд ли, поскольку еще при Борисе Федоровиче он был щедро осыпан наградами. Правда, что касается ума, то тут все в порядке, – сдержанно ответил я.

Нельзя мне хорошо отзываться о боярине. Мои комплименты могут сослужить ему дурную службу, потому пришлось избрать нейтральный тон и следовать ему до конца, уклончиво заключив:

– Но я его не знаю, так что не стану говорить ни хорошего, ни плохого – тебе решать, верить ему до конца или нет. Имел же я в виду себя.

– Кого?! – вытаращил на меня глаза Дмитрий.

– А чему ты удивляешься? Я же не собираюсь действовать тебе во вред.

– Не собираешься?! – возмутился он. – А как звать-величать то, что ты тут сейчас передо мной вывалил?!

– Перед тобой, – подчеркнул я. – Теперь ты, но только ты один, знаешь то, что известно мне, вот и все. К тому же ты упустил главное, а оно заключается в цели, то есть для чего я все это тебе сообщил.

– Известно для чего – чтоб сохранить жизнь своему ученичку, – презрительно выплюнул он последнее слово.

– Не только, – возразил я. – Его жизнь, по сути, это нечто второстепенное. В первую же очередь я озаботился о тебе.

– О ком?!

Вместо ответа я поманил его в глубь помещения – хорошо, что он в порыве буйства сюда не добрался.

Дмитрий нехотя пошел следом, встав возле одного из пустых бочонков, на крышке которого были установлены весы.

– Гляди, государь, – указал я на них. – Весы как государство, а ты посредине и должен контролировать, чтобы чаши были в равновесии – только тогда страна останется пребывать в спокойствии. Вот на одной чаше народ. – И щедро, с верхом, сыпанул зерна. – Он, конечно, за тебя. Но власть и сила не у него, а у бояр. И если они где-то в чем-то заупрямятся или просто решат тебя сместить, то… – И положил на другую увесистый кусок железа, которое своей солидной тяжестью тут же опустило чашу вниз. – Вот тут-то и пригодится тебе Федор Годунов. – Я аккуратно опустил на зерно значительно меньший кусок металла.

Чаша медленно и неторопливо пошла вниз, но не уравновесилась. Странно. Утром было абсолютно ровно, а тут…

Но не растерялся, тут же сообразив, как это обыграть.

– Видишь, даже при наличии живого царевича бояре все равно тяжелее, но теперь они перетягивают не столь сильно. Достаточно немногого, чтоб уравновесить чаши.

– И что же это за немногое?

Я скромно потупился, но тут же торопливо добавил, а то роли самого Дмитрия не видно:

– Разумеется, меня слишком мало, но есть еще ты сам, твой ум и твои указы, государь. Вот почему и говорю: тебе и только тебе нужен в наместниках Федор, ибо он станет твоим противовесом в борьбе с боярами, которая непременно приключится, стоит тебе прийти к власти.

– Да почему?! – возмутился Дмитрий. – Карать и казнить я никого не помышляю. Вона, при брате моем, царе Федоре Иоанновиче, молчали они, так почто ныне учнут противиться?

– Ты хочешь услышать от меня правду? Всю правду? – уточнил я и после утвердительного кивка царевича напомнил: – Только не забудь, что горечи в ней в избытке, так что не кривись, а слушай внимательно. Помнится, я тебя предупреждал, что в гражданских войнах все является несчастьем, даже победа. Если ты станешь победителем, тебе придется многое уступить тем, с чьей помощью победил.

– Ежели я не восхочу… – начал было Дмитрий, надменно вскинув голову, но я бесцеремонно оборвал его:

– То все равно уступишь, даже вопреки своему желанию. Или ты и впрямь считаешь, будто весь твой сенат, который поет тебе каждый день хвалу, делает это от восхищения тобой и твоим умом? Увы. Поначалу у них не было иного выхода – либо присягать тебе, либо помирать, так что они стали твоими союзниками поневоле. Да и сейчас они ж как кошки – не ласкают тебя, государь, а попросту ластятся, чтоб получить желаемое. А желаемое – это с твоей помощью вскарабкаться туда, куда при Годуновых им попросту не залезть.

– Удоволю, и всего делов, – хмыкнул Дмитрий.

– А как быть с другими, начальными боярами – Шуйскими, Мстиславскими, Шереметевыми, Голицыными и прочими? Я ведь убавил их количество совсем ненамного, всего на двух человечков, а остальные живы, и, как только ты войдешь в столицу, они сразу обступят тебя со всех сторон и будут протягивать свои загребущие лапы. Как ты удоволишь этих… нищих?

– Кого? – удивился Дмитрий, очевидно решив, что ослышался.

– Нищих, – повторил я, – ибо in divitiis inopes, quod genus egestatis gravissimum est[66].

– Нешто в казне мало добра? – усмехнулся он.

Господи, какие они идиоты – аж восторг берет! Воистину глупость, как и жадность, границ не имеет.

Но вслух я лишь напомнил:

– Казна не бездонна, да и бояре – не народ. Куда легче помочь голодному, чем объевшемуся. В некой стране, где я долго проживал, их называли олигархами, но суть, в отличие от названия, у них одна – торопливо и жадно жрать в три горла все, что только возможно. И плевать им на все остальное.

– Ну наедятся же они когда-нибудь, – неуверенно протянул Дмитрий.

– Никогда! – отчеканил я и насмешливо процитировал:

Иной наворовался вроде всласть —

Уж некуда украденное класть!..

Уж обожрался. Уж глотать не может,