И боль отступила.

— Вот так, — прошептала Мия, склонившись над ним. В полумраке ее глаза сияли пурпуром, как два драгоценных камня. — Давай еще. Смелее. Ничего этого нет.

Еще один поцелуй. Он приник к ее губам, словно умирающий от жажды к источнику. Боль ушла, исчезла, оставив после себя только огромное облегчение и страх, что кошмар повторится. Акио неловко обнял девушку и понял, что его руки снова похожи на руки, а не бесполезные распухшие коряги. Он стиснул Мию, прижал к себе, со стоном зарылся в пахнущие сакурой волосы, замер и долго лежал без движения, наслаждаясь просто отсутствием боли, чувством покоя и близостью любимой женщины. Она не вырывалась. Только гладила его ладошками по плечам и порой тихонько всхлипывала.

Наконец воспоминание о кошмаре немного отступило. Не выпуская девушку из объятий, он сел и огляделся.

Место было незнакомым и выглядело покинутым. Какие-то развалины.

— Где мы? — Стоило этого пожелать, и голос тоже вернулся.

— Во сне, — откликнулась Мия. — Это все ненастоящее, как иллюзия-генсо.

— И ты тоже?

Он сжал ее сильнее. Мия была настоящей. Акио помнил это ощущение хрупкого девичьего тела в своих объятиях. Если бы не тяжелое кимоно, он смог бы сейчас пересчитать пальцами все позвонки, нащупать чуть выступающую маленькую родинку на правой лопатке…

Словно отзываясь на его желание, кимоно исчезло, и Акио действительно наткнулся ладонью на ту самую родинку.

— Я — настоящая. Зачем ты меня раздел?

— Случайно. — Он зачарованно провел пальцами вдоль худенькой спины.

Настоящая?

— Здесь надо быть осторожнее. Если чего-то сильно захотеть, оно сразу сбывается, — сбивчиво объяснила девушка. — Я не знаю, почему приходят эти сны. Я даже не знаю, снюсь ли я тебе тоже…

В памяти мелькнуло что-то из детства. Далекое, почти забытое.

— Узы, — хрипло сказал Акио, лаская пальцами ложбинку позвоночника. — Мы обручились на крови, и мой предок принял эту клятву. Мы связаны, Мия.

Девушка вздрогнула и сжалась, вцепилась в него, как маленький испуганный зверек.

— Значит, сёгун тебя… — Ее голос упал до шепота. — Эти раны… все по правде?

А потом зарыдала — отчаянно и безутешно, как рыдают маленькие дети.

Акио нахмурился. Он терпеть не мог женские слезы, они рождали неприятное чувство бессилия и вины. Особенно если плакала дорогая для него женщина.

— Ну, хватит! — Он раздраженно встряхнул девушку. — Мия, прекрати!

— Прости! Пожалуйста, прости! Это все из-за меня! — Она зарыдала еще горше.

— Хватит, Мия. Я не хочу слушать это!

Он отстранился, встряхнул ее за плечи и обмер.

Глаза под пеленой слез сияли и переливались магическим светом, как подсвеченные на солнце драгоценные камни. Всеми оттенками императорского темного пурпура.

Очевидно, его лицо слишком сильно изменилось, потому что Мия перестала плакать и испуганно уставилась на Акио.

— Что… Что случилось?

— Твои глаза. Они светятся, — очень медленно произнес Акио.

Реальность сна отзывается на желания сновидцев. Может ли быть, что он, сам того не ведая, одарил свою невесту родовым признаком Риндзин?

— Как два аметиста? — Лицо девушки стало несчастным. — Я знаю. Ты ни за что не поверишь…

Он слушал ее рассказ, вглядывался в лицо Мии и действительно не мог поверить.

Его наложница — принцесса Миако Риндзин? Последняя из рода повелителей драконов?

Божественная императрица, которой Акио, как и все Такухати, должен служить, согласно прозвучавшей в начале времен клятве.

Он вспомнил, какими словами встретил ее при первом знакомстве. Как оскорбил, назвав в лицо шлюхой. Связал просто потому, что захотел. Потому что пожелал обладать ею, увидеть, как она забудет о своей сдержанности, как станет извиваться и стонать под его ласками. И после… он же купил ее! Купил и взял, почти против воли.

Акио отвел взгляд. Стыд и ужас перед содеянным жгли сильнее, чем раскаленное железо в руках палача.

Не случись шестнадцать лет назад заговора, Ледяной Беркут встретил бы принцессу при дворе. Возможно, император даже согласился бы выдать за него Миако. Младшая принцесса и будущий даймё севера почти равны по статусу…

Младшая принцесса, но не императрица.

— Что-то случилось? — Девушка прижалась к нему и тщетно попыталась заглянуть в глаза. — Акио?

Он вздрогнул. Тепло ее кожи, прикосновение сосков, похожих на маленькие горячие камушки, мгновенно разбудили дремавшее желание. Он хотел ее. Снова. Всегда.

От этого не избавиться. Он всегда будет хотеть ее. Всегда вспоминать при взгляде на свою императрицу, как она принадлежала ему, как, связанная, стонала и вскрикивала в его руках, как ласкала его губами, стоя на коленях — сама, охотно и с радостью. Он всегда будет видеть в ней желанную женщину, а лишь потом повелительницу.

Она должна будет выйти замуж. По традиции семьи Риндзин возьмет себе консорта — младшего сына правителя любой из окрестных стран. Акио получит свое сёгунство — он один из лучших военачальников Оясимы, а ей потребуется поддержка армии. Они будут встречаться так часто, как того потребует долг. Он успеет увидеть, как она рожает сыновей другому, как расцветает в прекрасную женщину — желанную до одури и недоступную. Недоступней луны на небесах.

— Ничего… госпожа. — Последнее слово Акио даже не выдавил, а выплюнул.

Мия ойкнула. Ее лицо стало растерянным.

— Почему ты так меня назвал?

— К императрице Риндзин надлежит обращаться подобным образом, — скучным голосом, словно зачитывая положения дворцового этикета, произнес Акио.

— Но меня не короновали!

— Это не важно. — Он наконец сумел совладать со своими чувствами. Привычная ледяная маска подарила спокойствие и горечь. — Ты — единственный прямой потомок бога-дракона. Ты — императрица.

— А как же принцесса Тэруко? — жалобно спросила девушка.

— Она — Ясуката… госпожа.

Акио до хруста стиснул зубы и снова отвел взгляд. Хоть бы прикрылась! Это длинная беззащитная шея, синяя жилка, бьющаяся под тонкой кожей, изящные плечи, грудь со съежившимися от холода сосками сводили его с ума.

Почему Риндзин? Единственный род, который стоит над родом Такухати! Почему не любое другое семейство, не безродная крестьянка?

Мия нахмурилась:

— Не называй меня так! Мне не нравится.

— Хорошо, ваше величество.

Она обвила его руками за шею, прижалась, снова требовательно заглядывая в лицо:

— В чем дело? Ты злишься, что я не ушла тогда со двора? — Ее голос задрожал. — Я виновата…