Государь был убежден, что, обосновавшись в Ставке в Могилеве, он будет существенно лучше исполнять свои обязанности монарха во время войны. Но, сознавая свою некомпетентность в вопросах стратегии, он ни в коей мере не претендовал на руководство операциями. Свою роль он видел чисто символической. В качестве начальника штаба он избрал генерала Михаила Алексеева – одного из самых замечательных русских военных специалистов, которому и доверил разработку наступательных и оборонительных планов кампании. У обладавшего глубоким умом и неисчерпаемой работоспособностью Михаила Алексеева был только один изъян – недостаточно высокое происхождение, что несколько принижало его в глазах блистательных адъютантов Его Величества. Зато войска всем сердцем приняли нового шефа – простого и честного, прекрасно знавшего душу солдата.

В Могилеве царь поселился в старинном губернаторском доме, возведенном на скале, высящейся над левым берегом Днепра. Каждый день в половине десятого направлялся в штаб; там он слушал доклады, выкуривая сигарету за сигаретой, после чего, уединившись с Михаилом Алексеевым, обсуждал с глазу на глаз решения, которые должны были быть приняты. Будучи в курсе всего, он ничего не решал и возлагал ответственность за военные действия на начальника Генштаба. Порою в нем пробуждалась охота съездить на фронт и принять парад войск – убежденный, что его приезд непременно стимулирует героизм бойцов, он как-то не задумывался над тем, что возлагает на них дополнительное бремя, заставляя маршировать перед ним после длительного времени, проведенного в окопах. Его неброский силуэт и сдержанная манера держаться разочаровывали тех, чьим доверием ему хотелось бы завладеть. «Он не умел добраться до души солдата, притянуть его сердце, возбудить его дух, – писал генерал Брусилов. – Ни его физический внешний облик, ни манера говорить не возбуждали энтузиазма».

Приехав обратно в Могилев, Николай возвращался к своему прилежному и скромному образу жизни, который давал ему иллюзию участия в защите родины без всякого реального воздействия на ход событий. Лучшим временем каждого дня для него был, конечно, обед с офицерами Ставки. Государь оказывался в дружеской застольной атмосфере, где за трапезой развязывались языки, звучали мужские шутки; развеселая трепотня продолжалась и после застолья. Жизнь государя была столь безмятежной, что он решил вызвать к себе царевича в сопровождении мосье Жильяра и дядьки – матроса Деревенко, на которого была возложена обязанность следить за безопасностью наследника.

При известии об этом царицу так и перекосило – не нужно объяснять, как она боялась за сына. Того и гляди – растрясет его в поезде, на ухабах во время прогулки на автомобиле, а то и, не приведи Господь, расшибет коленку, поскользнувшись на слишком навощенном паркете! Как только Алексей покинул ее, она умножила свои рекомендации в письмах к супругу: смотри за тем, чтобы крошка не слишком уставал, поднимаясь по лестницам; пусть он не бегает в поезде – ударится еще, расшибет руку! И всякий раз, прежде чем принимать решение, советуйся с Жильяром – это разумный человек, который лучше знает, что хорошо для нашего Бэби! Уже на следующий день после их отбытия она писала: «Ах, как мне обоих недостает!.. Мне кажется, что прошел целый век со дня вашего отъезда, такая тоска по вас… мои ангелы, что не могу этого выразить словами!»

Каждый вечер, ровно в девять, императрица проскальзывала в опустевшую комнату Алексея, глубоко вдыхала ее воздух – о, как это придавало ей силы! – и молила Бога, чтобы царевич вернулся цел и невредим.

Ну, а царевич, оказавшись вдали от ласкового матушкиного присмотра, быстро приучился к военному распорядку. Облачившись в военную форму, он ценил знаки внимания со стороны высочайших чинов Ставки. Император и наследник спали в одной комнате, на одинаковых походных кроватях, стоявших бок о бок. Царевич Алексей, которому в дни событий исполнилось десять лет, был отроком с тонкими чертами и переменчивым характером; Николай обожал его до безумия.

«Его присутствие дает свет и жизнь всем нам – включая и иностранцев, – заявлял Николай в письме Александре 6 октября 1915 года. – Ужасно уютно спать друг возле друга; я молюсь с ним каждый вечер, с той поры, как мы находимся в поезде; он слишком быстро читает молитвы, и его трудно остановить; ему страшно понравился смотр, он следовал за мною и стоял все время, пока войска проходили маршем, что было великолепно… Только в первый день Алексей завтракал с Жильяром в моей комнате, но потом он стал сильно упрашивать позволить ему завтракать со всеми. Он сидит по левую руку от меня и ведет себя хорошо, но иногда становится чрезмерно весел и шумен, особенно когда я беседую с другими в гостиной. Во всяком случае это им приятно и заставляет их улыбаться. Перед вечером мы выезжаем в моторе (по утрам он играет в саду) либо в лес, либо на берег реки, где мы разводим костер, а я прогуливаюсь около. Я поражаюсь, как много он может и желает ходить, а дома не жалуется на усталость. Спит он спокойно, я тоже, несмотря на яркий свет его лампадки».

Внимательный и ласковый отец, государь брал царевича в автомобильные поездки, представляя его различным полкам, посещая вместе с ним лазареты. В ходе одной из таких поездок у Алексея, страдавшего сильным насморком, пошла кровь носом. Сопровождавшему Николая профессору Федорову не удалось полностью остановить кровотечение. Больной все слабел, его в спешном порядке отправили поездом в Царское Село. Там врачам наконец-то удалось каутеризировать рану, образовавшуюся из-за разрыва маленького кровеносного сосуда. Впрочем, императрица не в меньшей степени приписала это чудо молитвам Распутина.

Время от времени она также наезжала в Ставку.[226] Когда чета находила уединение посреди всего этого военного шума, царь на несколько дней забывал свои функции и оставался всего лишь мужчиной, до слепоты захваченным своей супругой после такой долгой разлуки. В бесчисленных и страстных письмах она называет его своим «возлюбленным ангелом», своей «душенькой», своим «милым», своим «дорогим Ники» и подписывается: «Твое солнышко» или «Твоя старая маленькая супруга». Когда она спешила к нему на свидание, сердце ее заранее переполнялось любовью. Они не расставались друг с другом, они пожирали друг друга глазами. Всякий посетитель был для них вторгшимся посторонним. Впоследствии генерал Дубенский, свидетель их встреч, скажет следующее: «Император был совершенно подчинен ей. Достаточно было понаблюдать за ними с четверть часа, чтобы сказать: это она – самодержица, а вовсе не он. Бросалось в глаза, что он смотрел на нее, как маленький мальчик смотрит на свою гувернантку. Когда они выходили вместе и она садилась в экипаж, он не спускал с нее глаз. По моему мнению, они были просто влюблены».

Когда Александра Федоровна возвращалась в Петроград, оставляя за собою шлейф сожалений, Николай испытывал некоторые трудности с вхождением в колею своих военных обязанностей. Все же в известный период у него были все основания радоваться новостям с театра военных действий. Немецкое наступление на литовском фронте, предпринятое осенью 1915 года, было быстро остановлено, в начале следующего года Кавказская армия взяла Эрзерум, еще немного спустя – Трапезунд и глубоко проникла на территорию Персии; в марте того же 1916 года, чтобы облегчить положение Вердена, войска генерала Брусилова провели кровопролитное наступление в районе озера Нарочь и продвинулись до венгерских границ. Только вступление в войну Румынии и необходимость снабжать подкреплениями этого нового союзника помешали русским в полной мере пожать плоды своего успеха. В июне того же года, придя на выручку итальянским войскам под командованием генерала Кардона, сильно потесненным врагом, генерал Брусилов предпринял на юго-западном фронте генеральное наступление, продвинувшись на 35–65 километров; но наступление было остановлено у Ковеля. Эти яростные и разрозненные наступления истощали страну. В тылу росли недовольство и усталость.