Понятно, что такому человеку прожить, да и просто выжить было бы весьма затруднительно, мог бы банально умереть от голода. Но родители Ганса имели во владениях массу приносящей доходы недвижимости и никогда не отказывали единственному сыну в средствах. Так что организовывать и отправлять экспедиции непризнанной звезде археологии денег хватало. Мало того, как это было ни странно, но в большинстве своем эти экспедиции окупались, а то и приносили удивительную прибыль. Что в конечном итоге несколько изменило отношение и к самому Даглицу. Теперь его считали не просто сумасшедшим, но еще и добавляли определение «счастливчик». Чаще добавляя при этом: «Дуракам везет!» или «За такую оплату и я к нему пойду в экспедицию поваренком! А наш академик (профессор, учитель, мэтр – нужное определение варьировалось от научной степени рассказчика) согласится работать носильщиком».

Несколько нелогично, да только набирающий скандальную известность мизантроп на подобные разговоры уже совершенно не реагировал. Его стремление к мечте лишь усилилось и окрепло. И все свои средства он вкладывал в исследование и прославление империи инков. Порой делал это открыто, порой окольными путями, но, к примеру, нынешнее положение все того же города Мачу-Пикчу как одного из туристических центров Земли можно было приписать в заслугу именно Даглицу. А с начала пятидесятых годов почти четыре экспедиции из пяти организовывались им только на территории империи инков.

Зато именно та самая пятая экспедиция, а вернее, одна из пятых привела ненавидящего человечество исследователя в Гималаи. И можно было что-то отыскать среди высочайших гор планеты, да и самому тогда захотелось некоторого разнообразия. Да и не настолько это была экспедиция как таковая, всего лишь парочка археологов, остальное – местные носильщики, скорее просто прогулка с осмотром природных достопримечательностей.

Даглиц обычно с утра давал распоряжения для нанятых археологов, отправляя их в выбранные им накануне места, а сам уходил чуть дальше по маршруту, выбирал место с наилучшей, обширной панорамой и просиживал там по нескольку часов кряду. Доставал при этом этюдник и смелыми движениями карандаша зарисовывал на изгибах местного рельефа плоды своих мечтаний. Вдобавок и комментировал свои действия вслух, в половине слов употребляя нецензурные выражения. Чаще всего на ватмане получались контуры города Мачу-Пикчу, реже – величественные пирамиды майя или египтян. Порой делались наброски иных крепостей, прообразы которых еще стояли в американских Андах. То есть таким простым действом, как фантазия, при рисовании Ганс пытался представить себя на месте строителей древности и прикинуть наилучшее место для застроек при здешнем ландшафте. И потом просто посылал в выбранные точки наемных специалистов-археологов.

Так и в тот памятный день пятьдесят восьмого года «сумасшедший счастливчик» восседал в удобном для обзора месте и, пригреваемый лучами солнышка, набрасывал очередные эскизы. Перед ним расстилалась долина Аистов, ничем больше не примечательная, как частым появлением здесь, на большой высоте, этих птиц, любящих селиться ближе к уровню моря. Получалось рисование неважно, и привычное бормотание с нелестными для всего человечества комментариями зашкаливало плохими словечками на три четверти. Между собой словечки тоже делились примерно одинаковыми частями: немецкий, английский и кечуа. Хотя, может, официальный язык империи инков чуточку и преобладал.

Вот как раз к концу четвертого часа из-за спины Даглица и послышался скрипучий голос, говорящий на чистейшем английском:

– Разумному существу неприлично исторгать из своих уст столько вульгарных выражений.

Весь характер Ганса и его отношение к жизни проявились в его ответе, который он выдал, даже не обернувшись и не прекратив рисования:

– Да мне плевать на всех, кто не понимает язык кечуа.

Тотчас, почти без паузы от неизвестного пока гостя

раздалось с десяток повторенных в магнитофонной записи выражений и последовал вопрос:

– Так это иной язык, и он называется кечуа?

– Вот именно! И каждое разумное существо просто обязано его знать.

На этот раз пауза затянулась. Потом ровный, без особых интонаций голос раздался вновь:

– В моей памяти этот язык имеется. Даже существует масса обширных текстовых сообщений в виде изображений кипу и токапу. Расшифровке они поддаются, но вот сам язык кечуа для меня до сих пор считался мертвым. Я никогда не слышал его звучания.

Карандаш в руке у Даглица сломался от неконтролируемого содрогания всего тела. Считалось, что узелковое письмо кипу никогда не будет расшифровано, а уж идеографическая письменность токапу – и подавно. Но по всем понятиям человек, незаметно подошедший сзади, знал невероятно много. А уж просто ссылаться на свою память при ссылках на редкостные фотографии было верхом либо провокации, либо божественного величия.

Чудом сдерживая себя от невероятного желания повернуться, Ганс продолжил шокирующий, страшно интригующий разговор:

– То есть вы утверждаете, что отлично помните рисунки и кипу и токапу?

– Утверждаю.

– И если бы знали язык кечуа, как я, смогли бы расшифровать и узелковое и идеографическое письмо?

– Не сразу, конечно, но за несколько суток можно было бы справиться и с этим делом.

– Если я выражу готовность обучить вас этому языку, вы мне дадите результаты ваших расшифровок?

– В первую очередь я сам буду заинтересован в нашем тесном сотрудничестве. Правда, это будет осуществляться при выполнении некоторых обязательных условий с вашей стороны.

Немецкий археолог был готов до конца жизни стать рабом Люцифера только за одно умение расшифровывать древнюю письменность инков. Потому что имеющиеся аналоги расшифровок были заведомо ложными и неполными. Никакие попытки ученых или криптологов не позволяли грамотно расшифровать чудом сохранившиеся кипу, в которых наверняка содержалась таинственная и удивительная информация. Ну а узоры на стенах крепостей, на тканях инков и на их керамике могли подсказать места сохранения самых грандиозных секретов канувшей в Лету империи.

После таких мыслей, промелькнувших в его сознании, Даглиц резко оглянулся со словами:

– Какие условия?

Да так и замер в неудобном положении с повернутой назад головой: за спиной никого не оказалось. Когда показалось, что шея вот-вот переломится, голос донесся со стороны ближайшей скалы:

– Условие первое: ничему и никогда не удивляться.

В те времена уже по всей планете метались слухи, ширились россказни про шпионские страсти и новейшие технологии, используемые в этой области. Так что скрытыми микрофонами или динамиками «сумасшедшего счастливчика» было не удивить. Он принял вполне нормальную позу, оставив за спиной никчемную с той минуты долину

Аистов, возобновил естественное дыхание и постарался говорить в своей привычной, наплевательской манере:

– Удивить меня трудно. А вот заинтересовать – легко. Особенно если речь идет про империю инков.