Такому удачному варианту многие наши завидовали, а женщины — тем более: и вопросы верные, и в придачу американский доктор-ухажёр. Только они поправляли, хихикая:

— Не ухажёр, а бойфренд. Вот повезло-то!

Приближался день следующего экзамена, и я всё чаще повторял каплановские вопросы и тренировал себя на скорость. Хотя знания мои намного улучшились, они не были достаточно твёрдыми. Это мешало мне быстро найти правильный ответ — я путался из-за неустойчивости неглубоких знаний. То мне казалось, что правильным был ответ А, то представлялось, что это мог быть В. Правильные и неправильные ответы часто были так близки друг к другу, что отличить их можно было лишь по малозаметной детали. Самая суть ответа выявлялась только при умении легко и быстро ориентироваться в вопросе. Раньше я этого почти не замечал, а теперь нередко становился в тупик в выборе именно потому, что многое пока знал поверхностно. И я нервничал, что мне не удастся сдать экзамен и на этот раз.

Такой трудный и длинный экзамен вполне сравним с марафонским забегом, а для успеха в том и в другом надо иметь точный расчёт тактики и сил. И я не только тренировал себя к ответам, но и вёл для самого себя стратегический расчёт: какие разделы я знаю лучше, какие слабей, какие не знаю почти совсем (психиатрия, гигиена). Для того чтобы получить даже минимально допустимый балл 75, мне надо было повысить свой прежний результат на семь баллов. Это была почти невыполнимая задача. Опытные «сдавалыцики» говорили, что от раза к разу результат улучшается на три и никогда не больше, чем на пять баллов. Это было высчитано на десятках примеров. Я с грустью прикидывал, что смогу на этот раз получить 70–72, не больше. Ирине я об этих расчётах не рассказывал, не желая огорчать её заранее. Но и в успехе не заверял.

У неё у самой было потрясение на работе: хотя всё шло гладко и директор лаборатории д-р Розен был ею доволен, он однажды вызвал её и сказал:

— В отделе кадров мне сделали замечание из-за вас.

— Что случилось? — удивилась Ирина.

— Я не имею права держать вас на лаборантской должности, потому что у вас есть научная степень. И они этим недовольны.

У Ирины душа упала в пятки: она поняла, что её увольняют, что она опять лишается работы — уже в третий раз.

— Но я ведь и не скрывала от вас, что имею образование и русскую степень.

— В Америке это соответствует степени Ph.D. (доктор философии), — сказал он.

Ирина ждала, готовая чуть ли не расплакаться. А он добавил:

— Мы вот что сделаем: я перевожу вас на должность научного сотрудника и соответственно повышаю вам зарплату. Теперь вы будете получать четырнадцать тысяч в год.

Что и говорить, она была счастлива! Но переживание травмировало её: баланс нашего материального благополучия лежал на её плечах и был такой неустойчивый…

Вскоре мы опять собрались в той же гостинице на сдачу экзамена. Толпа была такая же огромная, и опять в ней преобладали лица индусского типа и восточные. Наши были всё те же, русская группа менялась мало и медленно: добавились недавно прибывшие, но почти не убавились давно сдававшие: и психиаторша, и Тася, и я с ними. Мой приятель Игорь пришёл сдавать в пятый раз!

С самого начала я почувствовал, что понимаю вопросы лучше и отвечаю точнее, но — всё ещё очень замедленно. Когда я попытался ускорить работу, то сразу сбился.

В каждом новом экзамене было изменение баланса вопросов: хотя они были по всем разделам медицины, иногда могли преобладать акушерско-гинекологические, иногда кардиологические, иногда фармакологические. На этот раз доминировали психиатрические и по гигиене (в Америке к гигиене относится организация здравоохранения). Как на грех, именно эти разделы у меня были подготовлены слабее других. Чуть ли не через каждые 5–6 вопросов я стал встречать именно то, чего почти совсем не знал. В спешке и некоторой панике я пытался найти логические ответы, но логическое в этом экзамене не работало: или знал, или не знал. Тем более что именно психиатрия и организация здравоохранения в Америке больше всего отличаются от советских концепций.

И еще оказалось много физиологических и психологических вопросов, а также по сексу и сексопатологии: про мужской и женский оргазм, про сексуальные фантазии, про зоны и способы сексуального возбуждения. Они, может, и важны в определённых разделах медицины, но не для обычного клинициста, как я. Эти вопросы ставили меня, зрелого мужчину, в совершенный тупик. Например, спрашивалось: в какой позиции женщина получает большее сексуальное удовлетворение? На выбор давались всевозможные позиции партнёров. В моих воспалённых спешкой мозгах пробегал и собственный опыт, и литературные данные. Но чёрт его знает — какая же из позиций? Не помню, что я ответил, но, забегая вперёд, скажу, что правильным был ответ: когда женщина находится наверху мужчины. Вот тебе на! — я и до сих пор не уверен, что это так. Но ни рассуждать, ни ухмыляться тогда я не мог: правильный ответ — единственное, что мне было нужно для сдачи экзамена.

Потеряв драгоценные минуты, я пытался навёрстывать на клинических и теоретических вопросах. Дело как будто стало выравниваться. Но — другая преграда: пошли серии так называемых вопросов на соответствие. В этих случаях давалось сразу 10–12 коротких вопросов, и за ними следовали, тоже подряд, приблизительно столько же ответов. Задача была — дать каждому вопросу соответствующий ответ. Разброс в тематике был по всей медицине. Несколько ответов могли быть и лишними. Технология в этих разделах была такая: читай первый вопрос — просматривай подряд все ответы — выбирай один соответствующий; читай второй вопрос — снова читай все ответы и выбирай соответствующий. И так всё до конца. А когда всё ответил, то могли оставаться два-три лишних ответа, которые ставились не иначе, как для того, чтобы сбивать экзаменующегося: проверка на точность знаний.

И опять я завозился, подбирая соответствующие ответы. К перерыву у меня было недокончено много вопросов, на которые я судорожно написал ответы наобум. А в перерыве — сплошной встревоженный шум в толпе: все обсуждают, спорят, доказывают, расстраиваются. Я на этот раз и радуюсь, и расстраиваюсь: кое-что ответил правильно, но кое-где сделал ошибки. На удивление спокойней других была Тася. Она даже говорила:

— Знаешь, кисанька-лапушка, мне на этот раз вопросы показались не такие трудные, как на прошлом экзамене. Мне даже хватило времени проверить все ещё раз.

— Вопросы нетрудные? — удивлялась психиаторша. — Может, тебе они лёгкие, а я таких трудных вообще не помню!

Но для меня на этот раз экзамен был действительно легче — я понимал больше и отвечал точней. Но всё же чувствовал, что моих знаний ещё недостаточно. И много вечеров потом мы с Ириной гуляли вдоль Центрального парка, и она терпеливо выслушивала, как я опять взвешивал мои шансы, вспоминая и обсуждая вопросы и ответы. Я всё-таки предпочитал сильно её не расстраивать и не высказывать все сомнения до получения результата.

Я возобновил свои занятия и нарисовал для себя ещё больше рисунков по многим разделам медицины — это помогало мне удержать всё в зрительной памяти. Фактически я нарисовал чуть ли не всю медицину и потом много лет показывал эти рисунки своим коллегам, некоторые делали копии с них, чтобы по ним заниматься. Кое-кто советовал мне издать их отдельной книгой. Но в Америке по каждому вопросу издаётся так много книг, что мне не было смысла ставить перед собой ещё и эту задачу. Пока что я решил возобновить свои передачи на радиостанции «Свобода» и позвонил редактору Мусину. Он встревоженно сказал: