Откуда же взяли «ученые», на которых ссылается Геллер, столь сокрушительные для нашей армии сведения? Исчерпывающий ответ на этот вопрос дал военный историк генерал В Филатов.

«Сегодня кто-то твердит, будто первым цифру 20 миллионов погибших назвал Сталин, другие уверяют – правдоискатель Хрущев», – пишет он (Военно-исторический журнал. 1990. № 3. С. 96).

В действительности же она появилась гораздо раньше в газете «Клич», издаваемой отделом пропаганды верховного главнокомандования германских вооруженных сил для распространения среди советских военнопленных. В ней утверждалось, что за первые месяцы войны Красная Армия потеряла 20 млн. человек, а 5 млн. взято в плен. Эти цифры фашистскими пропагандистами были названы не случайно.

«Неопровержимо доказано: всякое государство под ружье может поставить не более 10 % своего населения, – пишет Филатов, – если больше, то у него разваливается экономика, потому что некому работать… И выходит, что 20 млн. и 5 млн. – это не статистика, а пропаганда отдела по разложению войск противника, в данном случае – наших войск, наших людей, нашего государства. И появились эти цифры в фашистском Берлине между сентябрем 1941 г. и маем 1942 г., когда там окончательно поняли – молниеносной победы не получится».

А каковы же действительные цифры наших потерь и почему так долго гуляли по страницам советской печати данные, измышленные в пропагандистских ведомствах гитлеровского рейха?

Ответы на эти вопросы содержатся в том же номере «Военно-исторического журнала» на с.14: «Мы долго держали в секрете данные о потерях. О них знало очень малое количество лиц, допущенных к документам особой важности… В 1988–1989 гг. работали две комиссии по анализу и подсчету потерь Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Итоги работы комиссий в Генеральном штабе рассмотрены и утверждены».

Так вот: в ходе войны Советские Вооруженные Силы потеряли убитыми, пропавшими без вести, попавшими в плен и не вернувшимися из него, умершими от ран, по болезни и от несчастных случаев 8 млн. 668 тыс. 400 человек. За этот же период безвозвратные потери вермахта составили около 5,5 млн. человек, 1,2 млн. потеряли на Восточном фронте армии сателлитов фашистской Германии. Соотношение потерь 1:1,3, а отнюдь не 1:14, как считает Ю. Геллер.

И все-таки в широко распространенном мнении о чрезмерности потерь советских войск в Великой Отечественной войне есть зерно истины. Из приведенных «Военно-историческим журналом» цифр явствует, что за первые полгода войны Красная Армия потеряла 1,5 млн. человек – более 20 % наших потерь за всю войну! Спрашивается, были бы эти потери меньше, если бы Тухачевский, Якир и другие репрессированные военачальники остались на своих местах?

Ясно, что ответ на такой вопрос может быть лишь чисто гадательным, но некоторый свет на него могут пролить недавно опубликованные собственноручные показания Тухачевского, который, оказывается, в ходе следствия написал обширную записку о военных замыслах Гитлера и о возможных путях вторжения фашистских армий на территорию СССР.

«Максимум, на что Гитлер может надеяться, – писал он, – это на отторжение от СССР отдельных территорий. Из всех территорий самой вожделенной для него является только Украина, где и следует ожидать удара главных сил германской армии. Что же касается белорусского театра военных действий, то он только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической» (Военно-исторический журнал. 1991. № 8. С. 45–46).

Но история показала, что Гитлер поставил перед собой именно ту задачу, которую Тухачевский считал «фантастической». И нетрудно представить себе масштаб катастрофы, которая постигла бы Советские Вооруженные Силы, окажись во главе «армий решающего направления» «стратеги», подобные Тухачевскому.

Недаром, когда Ф. Чуев спросил Молотова, как он относится к бытующему мнению, что если бы Тухачевский и Якир остались на своих постах, то у нас не было бы таких страшных потерь в начале войны, Вячеслав Михайлович ответил предельно кратко:

– …Это модная фальсификация!

Много лет занимаясь изучением биографии Тухачевского, я не раз сталкивался с резко отрицательной реакцией собеседников даже на самый незначительный критический отзыв о нем. Многие люди недоумевали, как я решаюсь высказывать о Тухачевском мнения, не совпадающие с хвалебными отзывами о нем таких прославленных военачальников, как А. В. Горбатов, Н. Н. Воронов, С. С. Бирюзов и, конечно же, маршал Г. К. Жуков. Мнения таких людей не могут быть отброшены без рассмотрения. Необходимо вдуматься в смысл того, что они, и в первую очередь Жуков, говорили о Тухачевском и в какой обстановке это было сказано.

В своих «Воспоминаниях и размышлениях» Георгий Константинович упомянул о Михаиле Николаевиче не менее семи раз. В числе этих упоминаний находятся и те определения в превосходных степенях, которые так любят цитировать почитатели Тухачевского: «один из самых талантливых наших военных теоретиков» (с. 100, изд. 1969 г.); «умный, широко образованный профессиональный военный» (115); «человек атлетического сложения, он обладал впечатляющей внешностью» (114); «гигант военной мысли», «звезда первой величины в плеяде военных нашей Родины» (116); «меня пленяла его разносторонняя осведомленность в вопросах военной науки» (115) и т. д.

Но вот что поневоле обращает на себя внимание: проявляя удивительную для сурового полководца щедрость в похвалах общего свойства, отдающих порой даже некоторой девической восторженностью («пленяла», «атлетическое сложение», «впечатляющая внешность»), Георгий Константинович оказался куда как скуп на восторги при оценке конкретных боевых операций Тухачевского. Конечно, он не ставил целью дать в своих воспоминаниях сколько-нибудь подробный разбор полководческой деятельности Михаила Николаевича. Но, размышляя о действиях Красной Армии в Гражданской войне, он ни словом не обмолвился о будто бы блестящих действиях Тухачевского.

Так, на с. 49, упоминая о характерных для командования Восточного фронта пренебрежении к разведке, неумении разгадывать замыслы противника и организовывать энергичное противодействие ему, Жуков не выделяет из общего ряда военачальников, которым были свойственны эти недостатки, командарма 1-й, а потом 5-й армий Тухачевского; не пишет, что он-де выгодно отличался от своих коллег вниманием к разведке и к организации активных, энергичных действий. На с. 66, описывая свое участие в действиях против повстанцев Антонова на Тамбовщине, Георгий Константинович тоже не расточает комплиментов руководившему этими операциями Тухачевскому, а честно признает: «полностью уничтожить банду в то время все же нам не удалось».

Эта сдержанность в профессиональных оценках заставляет задуматься, тем более что жуковские впечатления о деятельности Тухачевского после гражданской войны тоже неоднозначны. Достаточно привести один пример. На с. 116, рассказывая об огромном впечатлении, произведенном выступлением Тухачевского на молодых командиров в 1931 г., Жуков писал: «Тогда мы были менее искушены в вопросах военной науки и слушали его, как зачарованные». Этот комплимент по меньшей мере странен: неискушенность аудитории как главная причина восхищения докладчиком. А что сказали бы о выступлении Тухачевского более искушенные слушатели?