– Боль усилилась, когда я подошла к Дату, но определенности не прибавилось, – признала Фаун. – Как странно: Даг проделал все это, чтобы я чувствовала себя увереннее, а я только больше тревожусь.

– Это твоя тревога или Дага?

– Я не могу различить.

– Ну... – Хохария выпустила ее руку и села на пятки. – На мой взгляд, это не помогает нам продвинуться дальше. По крайней мере пока. – С болезненным кряхтением она поднялась на ноги, и все остальные поднялись тоже.

Фаун умоляюще протянула руки к Мари.

– Наверняка ведь есть что-то, что я могла бы делать!

Мари взглянула на нее и вздохнула, но в этом вздохе было понимание.

– Нужно стирать белье и тряпки, которыми несчастных подтирают.

Фаун стиснула руки.

– Уж это-то я могу делать. – И что хорошо: эта работа позволит ей остаться в роще, а не отправляться в изгнание, на милю от Дага.

– Ах, какое важное дело! Ты столько проскакала, чтобы заняться стиркой, крестьянка! – протянул Отан, не заметивший, какой взгляд при этих словах на него бросили женщины-дозорные. Фаун было нетрудно догадаться, кому до сих пор приходилось заниматься стиркой.

– Нельзя сказать, чтобы тряпок была такая уж куча. В этих бедолаг так трудно влить хоть что-то, что и выходит из них немного. Во всяком случае, ты займешься этим не сейчас, Фаун. Ты выглядишь совсем вымотанной, – твердо сказала Мари.

Фаун коротко кивнула, признавая ее правоту. Все начали устраиваться на ночлег, усталых коней, включая Грейс, дозорные отвели в расположенный на востоке лагерь, но Фаун сумела отнести свои седельные сумки и одеяло туда, где лежал Даг. Ее сводил с ума запрет касаться его, но она нашла своим рукам и другие занятия: стала помогать у костра готовить бульон и жидкую кашу, которыми опытные женщины-дозорные кормили бесчувственных пленников.

Хохария еще раз более тщательно осмотрела своих безмолвных пациентов, и на ее лице появилось выражение крайнего огорчения.

– Я с тем же успехом могла бы быть деревенским костоправом, – пробормотала она, опускаясь на колени рядом с Дагом. Фаун едко подумала: может быть, и в самом деле было бы лучше, окажись среди них деревенский костоправ: крестьянским лекарям и повитухам всегда приходилось полагаться на догадки, на косвенные свидетельства. Они, должно быть, со временем делались в этом весьма искусными.

На следующее утро, как только она оказалась в силах подняться и двигаться, Фаун решительно взялась за стирку. По крайней мере эта работа нагружала не те мышцы, которые так перетрудились за предыдущие три дня. Закатав выше колен дорожные штаны, Фаун вошла в прохладную воду, толкая перед собой плотик из стволов погибших деревьев, нагруженный запачканными одеялами и тряпками. Вода для заболоченного озера была удивительно чистой и ничем не пахла, что очень подходило для стирки. К тому же отсюда Фаун была видна длинная тень под ясенем, которая была Дагом, и силуэты Стражей Озера, ухаживавших за пленниками в роще, закрыв свой Дар.

К удивлению Фаун один из Стражей Озера – не дозорный, а кто-то из жителей разрушенного селения – подошел и присоединился к ней, молча отскребая и выкручивая мокрые одеяла.

Единственная произнесенная им фраза была:

– Ты крестьянка – жена Дага Редвинга. – Это было утверждение, а не вопрос, и Фаун оставалось только кивнуть. Выражение лица мужчины было странным – замкнутым и отстраненным, так что Фаун не решалась заговорить с ним и только тихо благодарила, когда тот передавал ей выжатые тряпки. Страж Озера взял на себя самую трудную работу – стал развешивать тяжелые мокрые одеяла на мертвых деревьях; поскольку он был гораздо выше Фаун, ему было легче дотянуться до голых ветвей. Когда они закончили, мужчина только коротко сообщил:

– Видишь ли, кузнец Артин – мой отец.

Хохария то присматривалась к своим пациентам, подойдя плотную и прищурившись, то отходила и смотрела на них издали, то, сев на пень, чертила палкой на земле какие-то линии; потом она принялась кричать, щипать бесчувственные тела, колоть их иголкой, встряхивать полусформировавшихся глиняных людей в их влажных колыбелях; Мари и Сауну с трудом удалось отговорить ее от убийства на пробу одной из тварей. Устав от всех этих безрезультатных действий, Хохария уселась, скрестив ноги, рядом с Дагом и нахмурилась еще больше.

Фаун сидела неподалеку от нее, жуя ломоть сырого кидальника. Она жалела, что не может накормить им Дага – может быть, вкус настоящей еды Стражей Озера напомнил бы ему дом? Но даже если бы Фаун могла коснуться Дага, заставить его жевать она не смогла бы – он воду-то глотал с трудом. Фаун подумала, что смогла бы сварить кидальник, размять и развести до жидкой кашицы, как бы неаппетитно это ни выглядело.

– К какому выводу ты пришла? – тихо спросила она Хохарию.

Та только покачала головой.

– Это не то, к чему могла бы привести преувеличенная связь Дара влюбленных. Какая-то часть Злого все еще сохраняется в пленниках – что-то вроде скрученного спиралью и находящегося внутри подкрепления Дара, раз оно пережило Злого. Загадка в том, что поддерживает существование этой сети... впрочем, не такая уж и загадка: это Дар, то ли глиняных людей, то ли людей, то ли и тех, и других. Скорее всего, конечно, людей.

– Как... как клещ? Или глист? Только сделанный из Дара, – добавила Фаун, чтобы показать, что ей это понятно.

Хохария неопределенно помахала рукой, не отвергая сравнения, но и не соглашаясь с ним.

– Дар изменен – изменен Злым. Должно быть... Ну, можно не сомневаться – тут очень сложная система. Я все еще не могу понять, каким образом она привязана к определенному месту. Главный вопрос: как долго она просуществует? Растворятся ли постепенно наложенные Злым узы, как это бывает при подкреплении Дара целителем? А если так, что произойдет: оправятся пленники или умрут? Ослабляет ли их только паралич Дара или их изнутри грызет еще что-то?

Когда Фаун тихо ахнула, Хохария оторвала взгляд от Дага и пробормотала:

– Ох, прости. Боюсь, я начала говорить сама с собой.

– Все в порядке. Я хочу знать все.

– Я тоже, дитя, – вздохнула Хохария. Поднявшись на ноги, она отошла в сторону.

Поскольку Саун после ночной вахты отправился отсыпаться в лагерь за пределами оскверненной зоны, кормить Дага в полдень явился Отан. Фаун с завистью смотрела, как он положил голову Дага себе на колени, и морщилась каждый раз, когда ложка ударяла по зубам или Даг начинал давиться, а бульон тек по подбородку. По крайней мере лицо Дага не заросло щетиной: Саун утром его побрил. Фаун тогда удивилась стараниям юноши – ведь Даг все равно ничего не чувствовал, – но все же так он казался менее изможденным. Может быть, бритье было нужно не Дату, а тем людям, которые за ним ухаживали и так о нем тревожились. В любом случае Фаун была Сауну благодарна.

Отан же, со своей стороны, бросал на нее сердитые взгляды.