Я посмотрела на Седрика в упор. В его глазах плескалась нежность, но я поняла: он собирается сказать мне нечто неприятное.

– Да?.. – поторопила я его.

– Нам надо позаботиться о том, чтобы Дойлы ничего не предпринимали и перестали плести против тебя интриги. Поэтому нам нужно пойти им навстречу. – Он вздохнул. – Извини, Аделаида. Ты должна притвориться, будто готова выбрать именно Уоррена.

– Икорийцы не знали, что в Хэдисене столько месторождений золота! Тут нечему удивляться, ведь они – настоящие дикари! Они не занимаются добычей драгоценных металлов, у них нет даже элементарных технологий. Странно, что они сумели переплыть Закатное море. Так что бывшие икорийские земли по праву принадлежат нам. Мы заключили с ними договор и стали настоящими хозяевами Нового Света!

Уоррен выжидающе на меня посмотрел, и я изобразила восторженную улыбку, надеясь, что она получилась достаточно убедительной.

– А разве земли икорийцев были выставлены на продажу? – спросила я. – Я имею в виду – они все-таки там жили.

Он насупился.

– Я не понял ваш вопрос, Аделаида.

– Ведь земля не являлась товаром икорийцев. Там находились их родные поселения. Когда они заключали договор, куда им предложили перебраться?

– Мы отняли у них далеко не все, – пояснил Уоррен. – У них оставалось еще несколько земельных наделов.

Во время нашего обучения в «Голубом ключе» я изучала географические карты. Определение «еще несколько» оказалось явным преувеличением.

– Кроме того, икорийцы всегда могут переселиться на территории западных племен, – добавил Уоррен.

– А разве это не вызовет конфликта с теми племенами? – осведомилась я.

– Какая разница? Мы – завоеватели.

Я открыла рот, чтобы возразить, но передумала.

Свидания с Уорреном продолжались уже целую неделю, за которую я успела трижды пообщаться с губернаторским сыном: два раза – на людях и один раз – приватно. Нельзя сказать, чтобы Уоррен вел себя оскорбительно, но иногда я была вынуждена держать язык за зубами, дабы не противоречить «жениху».

«Будь милой, – посоветовал мне Седрик. – Не давай ему повода что-то заподозрить».

– Как чудесно иметь столько золота, – пролепетала я, переключаясь на менее спорную тему.

Уоррен энергично кивнул.

– Да. Оно практически лежит на поверхности и ждет, чтобы его кто-нибудь забрал. У нас слишком мало людей, которые могут заняться приисками, но, когда мы бросим клич и я приеду туда с солидным отрядом, за мной сразу хлынет толпа поселенцев. – Уоррен многозначительно посмотрел на меня. – Я выезжаю через две недели, Аделаида.

Я молча склонила голову к плечу.

Уоррен напоминал мне о своем скором отъезде при каждой нашей встрече. Благодаря тому, что мы с Седриком тянули время, я была избавлена от скоропалительного подписания брачного контракта, но понимала, что бдительность Виолы не ослабевала ни на минуту. И хотя мое дружелюбие дало мне отсрочку, я знала, что не за горами роковой момент, когда Дойлы начнут требовать конкретных действий с моей стороны.

– Прошу прощения, – произнесла я, вставая с кресла. Уоррен тоже молниеносно вскочил. – Мне надо поправить прическу.

Вежливый оборот речи намекал на то, что мне надо посетить туалет, и гарантировал мне возможность сбежать.

Прием в поместье Дойлов длился уже три часа, и я надеялась, что мы сможем уехать до полуночи. Нас опекал Седрик – и наше «бегство» из особняка Дойлов было в его руках. При обычных обстоятельствах я бы сумела уломать Седрика на более раннее отбытие, но он весь вечер наблюдал за Каролиной. Похоже, ей удалось обольстить уважаемого землевладельца, который теперь не отходил от нее ни на шаг.

Раньше у Каролины были проблемы с предложениями руки и сердца, и Седрику не хотелось лишить ее представившегося шанса.

Седрик перехватил меня в коридоре, который вел к уборным. Мы зашли за угол и остановились, пропуская двух мужчин, ворчавших насчет налогов.

– Нам нужно поговорить, – прошептал Седрик.

Я осмотрелась.

– Прямо здесь?

– Другой возможности не будет.

Верно. Жемчужин оставалось мало, и мы стали просто нарасхват. Взяв меня за руку, Седрик утянул меня чуть дальше.

– У меня есть для тебя две новости – хорошая и плохая.

– Наверное, хорошая состоит в том, что тебе удалось раздобыть кучу денег и ты можешь приобрести вестхэвенский пай, а плохая – что ты пока не знаешь, на что потратить остаток.

– Я бы отдал его тебе, чтобы обеспечить привычный для тебя образ жизни. Но нет – боюсь, все не так. – Седрик тоже настороженно огляделся и продолжил: – Здесь присутствует один человек, который заинтересовался картиной.

Я приободрилась.

– И сколько он хочет дать?

– Четыре сотни.

– Это почти оплатит пай! А в чем плохая новость?

– Он хочет проверить ее подлинность. – Седрик нахмурился. – Но, как ты догадываешься, в колониях не слишком много специалистов по мирикосийской живописи. Поэтому он готов выжидать, а это означает, что и мы последуем его примеру. Если только не сможем найти другого клиента.

– А таких – считаные единицы!

– В Денхэме – да. Но мой агент собирается сообщить о нашем предложении южным колониям. А тем временем… – По его тону я поняла, что есть и еще новости – и не обязательно хорошие. – Есть известия о Николасе Эделтоне.

– Да?

Я постаралась, чтобы мой голос звучал жизнерадостно: мне ведь следовало радоваться.

– Он сейчас находится в Томастоне, помогает уладить торговый спор. Как я слышал, он взялся за дело бесплатно.

– Весьма благородный поступок.

– Ага, – согласился Седрик. Казалось, ему приходилось прилагать усилия, чтобы говорить с воодушевлением. – Николас – очень добрый человек. Он должен вернуться послезавтра, к Празднику Цветов, на который я достал ему приглашение. Я уверен, что тогда мы сможем все устроить.

– А сейчас мне надо кормить Уоррена обещаниями.

Сайлас Гаррет больше не приходил в «Глициниевую лощину», но угроза, которую он олицетворял, продолжала надо мной висеть. В день его появления за завтраком мне показалось, что он запомнил лица всех девушек, и я не сомневалась, что если он увидит мой портрет, то сразу же меня опознает. Я должна была поскорее себя обезопасить.

– Я уверен, ты легко справишься, – заверил меня Седрик.

Я встретилась с ним взглядом – и пожалела об этом: мне не следовало видеть в его глазах такую тоску. Жизнь была бы гораздо проще, если бы он не испытывал ко мне ничего, кроме равнодушия.