К концу августа Шон с Даффом избавились от последнего кредитора. Теперь заявки полностью принадлежали им, камнедробильные машины тоже, и у них появились лишние денежки – было бы куда вкладывать.

– Послушай, – предложил однажды Шон, – нам нужна в городе своя контора. Надоело управлять делами из собственной спальни.

– Ты прав, – согласился Дафф, – и мы построим ее на углу возле базарной площади.

Сначала они собирались выстроить скромный маленький домик на четыре комнаты, но неожиданно для них самих домик вырос до трехэтажного здания с двадцатью комнатами, полами из дорогого дерева и дубовыми панелями. Помещения, которые они не использовали, сдавались в аренду.

– Цена на землю за три месяца подскочила втрое, – сказал Шон, – и продолжает ползти вверх.

– Ты прав, самое время покупать, – согласился Дафф. – А что, ты начинаешь мыслить в правильном направлении.

– Твоя же была идея.

– Правда? – удивился Дафф.

– Ты что, не помнишь свою речь про «вверх, где летают орлы»?

– Неужели ты все помнишь?

Они прикупили землю – тысячу акров у Апельсиновой рощи, еще тысячу в районе Госпитального холма. Транспорт, почти четыре сотни фургонов, ежедневно курсировал из Порт-Наталя в Лоренсу-Маркиш и обратно. Кирпичные заводы работали двадцать четыре часа в сутки и без выходных, стараясь удовлетворить потребности города в строительных материалах.

Почти целую неделю Шон уговаривал Даффа отказаться от строительства оперного театра, и ему это удалось; вместо этого они присоединились к большинству в Комитете старателей и приняли участие в проекте финансирования роскошного здания для удовольствий несколько иного типа. И тогда Дафф предложил назвать это заведение Оперным театром. Выступать в нем они пригласили исполнителей не из Европы, а из портовых районов Кейптауна и Порт-Наталя, и дирижировала всем процессом одна весьма опытная в этом деле француженка, которую из-за цвета волос прозвали Голубка Бесси. Оперный театр предлагал развлечения двух уровней. Для членов комитета и других нуворишей имелся особый, не очень бросающийся в глаза вход, шикарно обставленная гостиная, где можно заказать лучшее шампанское и отдохнуть, обсуждая цены на Кимберлийской фондовой бирже; а за этой гостиной скрывалось достаточное количество со вкусом убранных комнат для отдыха. Для простых рабочих – длинный коридор, очередь, никакого выбора за свои же денежки и лимит времени: на все про все пять минут. За один только месяц Оперный театр дал золота больше, чем шахта «Бур и гудок».

Уже в декабре в Йоханнесбурге появились первые миллионеры: Градски, братья Хейнс, Карл Локткампер, Дафф Чарливуд, Шон Кортни и еще с десяток. Они владели шахтами, землей, строениями, да и городом тоже: это была аристократия Витватерсранда, титулованная деньгами, коронованная золотом.

За неделю до Рождества Градски, их непризнанный и тем не менее бесспорный король, созвал всех на встречу в одной из частных гостиных «Кэндис-отеля».

– Да кто он такой, черт бы его побрал, что он о себе думает? – возмущался Джок Хейнс. – Что мы ему, негры, что ли, чтобы бегать к нему по каждому зову?

– Verdammt Juden![32]

Но они явились, все до последнего человека. Всем было известно: что бы Градски ни затевал – это пахло деньгами. И тут уж ни один из них не мог устоять, как кобель, учуявший запах суки во время течки.

Дафф с Шоном прибыли последними; в комнате уже плавал дым хороших сигар, и в ней царила атмосфера напряженного ожидания.

Градски сидел развалившись в лоснящемся кожаном кресле, рядом с ним пристроился и помалкивал Макс. Когда вошел Дафф, в глазах Градски мелькнула искорка, но ни один мускул на лице не дрогнул. Когда Дафф с Шоном нашли себе стулья и сели, Макс встал:

– Джентльмены, мистер Градски пригласил вас сюда, чтобы обсудить один проект.

Все сразу слегка наклонились вперед, и в глазах у них зажегся блеск, как у гончей, завидевшей лиса.

– Время от времени у людей нашего положения наступает необходимость найти капитал для финансирования очередных предприятий и для консолидации прежних доходов. С другой стороны, те из нас, у кого имеются свободные средства, всегда будут искать способ, куда их выгодно поместить. – Макс откашлялся и обвел их всех своими печальными карими глазами. – До настоящего времени у нас не было места для встреч по обсуждению подобных взаимных нужд, я имею в виду то, что давно существует в других центрах финансового мира. Ближайшее к нам – это Фондовая биржа в Кимберли, которая – и я уверен, что все согласятся со мной, – расположена слишком далеко, чтобы иметь для нас, живущих в Йоханнесбурге, практическое применение. Мистер Градски пригласил вас затем, чтобы обсудить возможность устроить нашу собственную биржу и, в случае если вы поддержите эту идею, избрать председателя и правление.

Макс снова сел, и в наступившей тишине каждый стал взвешивать это предложение, примерять к собственным планам, задаваясь вопросом: «А что это даст лично мне?»

– Ja, – первым подал голос Локткампер, – идея неплохая.

– Да-да, именно то, чего нам здесь не хватает.

– Согласен.

Пока они строили планы, договаривались, устанавливали размеры жалованья членам правления, учреждали правила и выбирали место, Шон наблюдал за их лицами. Перед ним представали лица людей жестких, людей, довольных собой, спокойных и крикунов, но у всех была одна общая черта: жадность, блестевшая в их глазах. Закончили они уже за полночь.

Макс снова встал:

– Джентльмены, мистер Градски просит вас присоединиться к нему и отметить образование нашего нового предприятия бокалом шампанского.

– Вот это да, ушам своим не верю. В последний раз он угощал шампанским в шестидесятом, – заявил Дафф. – Поторопимся, где официант? Вдруг он передумает.

И Градски прикрыл глаза веками, чтобы спрятать свою ненависть.

С открытием собственной Фондовой биржи и со своим борделем Йоханнесбург превратился в большой город. Это признал даже Крюгер: он распустил Комитет старателей и прислал сюда полицейские силы, распродал монополии на продажу необходимых для приисков материалов и оборудования членам своей семьи, а также членам правительства и приступил к пересмотру законов о налогах и сборах, обращая особое внимание на прибыли, получаемые от добычи золота. Но несмотря на попытки Крюгера свернуть шею курице, несущей золотые яйца, город рос, расширялся: ему было уже тесно в границах первоначально выделенных правительством участков земли, и он со скандалами и потасовками поглощал заросший травами и кустарником вельд.

Шон с Даффом росли вместе с городом. Образ жизни их быстро переменился. Визиты на шахты свелись к еженедельным инспекциям, всю остальную работу они отдали в руки наемных работников. Равномерно текущая река золота наполняла их счета, что фиксировалось в офисных документах на Элофф-стрит, поскольку они взяли на работу лучших из всех, кого можно получить за деньги.