Спустя два года, спустя десять лет ещё та же самая рука в тот же день приходила с посмертной данью на могилу, покрытую уже дикими сорняками… и никто больше! Никто больше!

А Мария? Вы спросите, умерла ли Мария?

Нет. Она выехала на деревню с матерью, болела, мучилась, плакала, читала его песни, набросанные дрожащей рукой, напевала слабыми устами, хотела поступить в монастырь, хотела умереть и не могла.

Постепенно её горе утихло, и хоть не перестало, покрыл его туман отдаления… Мария вышла замуж, и сегодня самая прозаичная из матерей семейства, лучшая жена и хозяйка, хотя весенними вечерами, когда благоухание недавно распустившихся берёз напоминает ей умершего, ещё тихая слеза по нему льётся.

Таков есть человек! Дух в нём сильный, но тело слабое…

Спустя неделю после смерти Шарского Базилевич уже печатал шумный проспект на целое собрание сочинений «недавно угасшего и никогда незабвенного писателя», которому такой написал некролог, как бы перо в слезах мочил. Издание работ Шарского сделало ему несколько тысяч золотых, а во всеобщем мнении был известен как единственный поверенный и самый сердечный приятель умершего, потому что, говоря о нём, всегда глаза вытирал платком, а позже уже так в свою любовь к покойному и посвящение поверил, что собирался предпринять второе издание с биографией и изображением поэта.

Конец

Żytomierz, 1853—1854