подумать о том, чтобы попытаться выпроводить этого хорошо одетого миллионера из моей квартиры.

— Эмерсон, я в порядке, ладно? Тебе не обязательно нянчиться со мной.

— Ну, я не уйду.

— Я говорю тебе, что я в порядке, черт возьми.

Мой голос звучит громче, чем я хотел, но он даже не вздрагивает.

— Мне жаль, Гаррет. Но я не могу уйти.

— Я не гребаный ребенок. И я не хочу, чтобы ты видел меня таким. Так что, пожалуйста, просто уходи, черт возьми.

Я хорошо сопротивляюсь, но спираль слишком сильна — определенно сильнее меня.

Мудак в костюме, стоящий у меня на кухне, даже не шелохнулся. Ладно, теперь я действительно ненавижу его. Сильно.

Я ненавижу тот факт, что в течение десяти лет он был слишком добр ко мне. Всегда проверял, когда я исчезал на день или два, всегда задавал слишком много вопросов или пытался проявить заботу, когда я явно этого не хотела. Но он никогда этого не делал. С другой стороны… прошло много времени с тех пор, как я заходил так далеко.

И как бы сильно я его ни ненавидел, еще больше я ненавижу подводить его. И это единственная причина, по которой я уступаю его раздражающей гребаной просьбе.

— Ты хочешь, чтобы я пошел в душ? Прекрасно!

Повернувшись к своей спальне, я хлопаю дверью с такой силой, что картина падает со стены в моей комнате. Отлично, теперь я устраиваю истерику, как ребенок. С другой стороны, это больше всего энергия, которую я израсходовал за последние две недели. Но это никак не помогает от моей раскалывающейся головной боли.

Душ просто снова вызывает у меня усталость, и я избегаю искушения заползти обратно в постель. Когда я, наконец, выхожу из спальни в чистых джинсах и наполовину чистой футболке, Эмерсон, мать его, Грант стоит у моей кухонной раковины с закатанными до локтей рукавами рубашки и загружает мою посудомоечную машину.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной, — бормочу я, потирая висок.

— Чувствуешь себя лучше?

— Ни капельки, — холодно отвечаю я. — Пожалуйста, ради всего святого, перестань убирать на моей кухне.

— Нет. А теперь расскажи мне о Мии.

Когда я чувствую аромат кофе, я пересекаю комнату и наливаю себе чашку. Это не водка, но это вторая по вкусу вещь.

— Я дам тебе одно предположение, — ворчу я.

— Она поняла, что ты был человеком, скрывающим за этим профилем.

— Ага, — отвечаю я с саркастической усмешкой, поднимая свою кофейную чашку.

— Ты извинился?

— Я пытался, но… Я не заслуживаю ее прощения. Все кончено. Я отпускаю это, и тебе тоже следует.

Взяв свою чашку с кофе, я сажусь на барный стул на том же месте, где сидела она в тот вечер. Воспоминание об обещаниях, которые мы дали, накатывает подобно приливной волне.

— Мне жаль, — говорит он, и когда на этот раз он смотрит на меня, я больше не чувствую, что он зол или разочарован. Он действительно выглядит огорченным. Я думаю, что могло быть и хуже.

— Не жалей меня, Эмерсон. Со мной все будет в порядке. Я облажался, но это ничего не меняет. Я все еще думаю, что мне следует просто отказаться от клуба.

— Почему? — Спрашивает он.

— Посмотри на меня.

— Так и есть. Я проработал с тобой десять лет, Гаррет. Непристойное приложение было отличным благодаря твоим идеям, а теперь это отличный гребаный клуб благодаря тебе. И сегодня вечером у нас происходит гребаное эпическое событие, которое ты организовал, так что давай.

— Я не могу.

— Да, ты можешь.

— Ты не понимаешь, — мрачно бормочу я в свою дымящуюся чашку кофе.

— Я не обязан понимать, и никогда не пойму, если ты, черт возьми, не заговоришь со мной. Поговори с Мией. Поговори с психотерапевтом, просто, черт возьми, поговори с кем-нибудь. Но ты не сдаешься. Это не вариант.

Я тяжело дышу, сдерживая жгучие эмоции, поднимающиеся на вершину, заставляя все перед глазами и в горле болеть от необходимости просто выплеснуть их наружу. И после долгого, мучительного молчания плотина прорывается. Слезы текут по моему лицу, и я быстро вытираю их, прежде чем он сможет их увидеть. Это чертовски отстойно. Затем передо мной появляется коробка с салфетками, и я со злостью смотрю на него снизу вверх.

— Я ненавижу тебя.

Он смеется, и его большая рука опускается мне на плечо. — Это прекрасно. Ты можешь ненавидеть меня.

— Я потратил последние десять лет на то, чтобы держать себя в руках, а теперь ты просто хочешь, чтобы я потерял это.

— Э-э, ты не так уж и скрывал это, Гаррет. Я видел это.

— Прелестно, — отвечаю я.

— Я пытался помочь, но ты никогда мне не позволял.

— Я же говорил тебе, — отвечаю я, свирепо глядя на него снизу вверх. — Я не хотел, чтобы ты видел меня таким.

— Ты думаешь, что депрессия — это то, чего стоит стыдиться, Гаррет? Ты выбрал это не больше, чем отец Мии выбрал рак. Если бы он был моим лучшим другом, каким человеком я был бы, если бы оставил его одного в его квартире, когда он был болен?

В кои-то веки я отвечаю не сразу. У меня нет язвительной реплики или саркастического ответа. Эмоции так комом стоят у меня в горле, что я, кажется, все равно не могу произнести ни слова. Проходит много времени, прежде чем я в состоянии прочистить горло и пробормотать: — Спасибо.

— Тебе не нужно меня благодарить. Мне просто жаль, что я не ворвался в твою квартиру раньше.

Я издаю тихий смешок, и он тоже немного смеется. Тяжелый груз печали, кажется, немного испарился, и нам обоим стало немного легче.

— Разве тебе не нужно на какое-нибудь мероприятие? — Спрашиваю я.

— Я не пойду, — отвечает он, опершись широкими руками о гранитную столешницу.

— Чушь собачья. Пойдешь.

— Нет. Без тебя, нет.

Выражение его лица стоическое и неумолимое, и я знаю, что он меня понял. Мастер-манипулятор, каким он является, должен просто контролировать все и вся, и теперь я у него именно там, где он хочет. Даже после того трогательного момента, который у нас только что был, мне все равно хочется ударить его в челюсть.

Мои зубы сжимаются, когда я крепче сжимаю кофейную чашку в пальцах.

— Ты худший в мире деловой партнер, — бормочу я.

— Что ж, тогда, я думаю, хорошо, что я здесь не в качестве твоего делового партнера.

ПРАВИЛО № 35: РАСПЛАТА — ЭТО СУКА

Гаррет

Клуб почти неузнаваем. Это даже лучше, чем я себе представлял.