А эксперимент вышел действительно радикальным. Для начала отозвали в Управление Марка и Топоркова. На Марка спустили с цепи ОВР, и парняга опомниться не успел, как оказался запертым на заштатной полевой базе (Гетто еще только проектировалось), а Топоркова засадили за административную работу, в которой он ни рыла не смыслил. Фармера и Гринсберга трогать пока не стали, зато попытались полностью сменить контингент Объединенных сил, начиная с Дженкинса, которого произвели в майоры и спешно перебросили на Джудекку.

Вот тогда-то впервые и обнаружилась пренеприятная особенность: покинуть Крепость оказались способны далеко не все. Даже просто отдалившись от нее на определенное расстояние, человек ощущал сначала просто дискомфорт, а дальше последствия варьировались от незначительных расстройств мышления до шока и смерти. Пустыня не отпускала их (или они не отпускали себя из пустыни? — чуть иронически подумал Олег).

Следующим на очереди оказался Арон Лебовски. Дело в том, что он всерьез вознамерился взорвать бомбу на следующем ежегодном симпозиуме ПВ-физиков в университете Метрополии, то бишь обнародовать результаты своей работы — а как понял Олег, оные результаты вполне себе тянули на нобелевку — или какой там у них в Метрополии аналог Нобелевской премии?.. Марта пыталась отговорить его от этой затеи, но предчувствия у нее были самые смутные, логических же аргументов не было вовсе, да и Арон в кои-то веки всерьез уперся: как-никак, ему перевалило за сорок, и это был его последний, единственный шанс сказать свое слово в науке. Было у него и желание взять с собой жену с дочерью, чтобы те хоть ненадолго вырвались из замкнутого мирка Крепости, сейчас до кучи сотрясаемого навязанными сверху переменами, но Марта, повинуясь все тем же смутным предчувствиям, настояла, чтобы Джейн осталась дома.

Выступление Арона на симпозиуме не состоялось. Когда они с Мартой возвращались в отель после трехчасовой беседы с доктором ПВ-физики Эрихом Крамнером, в их легковушку на полной скорости влепился вылетевший на встречку тяжеленный грузовик, буквально смяв ее в лепешку. Водила, совершенно трезвый и полностью вменяемый, никак не мог впоследствии вспомнить последние минут пять до аварии, что благополучно списали на последствия шока. А Крамнеру через пару дней предложили возглавить секретную лабораторию в Управлении — и видимо, предложили так, что отказаться было невозможно.

И у Арона, и у Марты были родственники на Большой земле, но Фармер и Гринсберг помнили слово, некогда данное ими Бритве — и попросту скрыли сам факт существования Джейн, произведя серьезную подчистку в архивах и базах данных Крепости. Оба понимали, что на Большой земле девчонку ничего хорошего не ждет, кто бы к ней ни подобрался: И-отдел ли, СБ, территориалы, ОВР — или какие-то силы из Приграничья, не дай бог. Из «стариков» в Крепости, по сути дела, оставались только они (Лившиц, узнав о создании Гетто, пошел на принцип, заявил, что его место там, и в конце концов своего добился) — и оба жили в постоянном страхе. Не перед разоблачением, нет — просто все больше становилось вокруг тех, кто плотно прописался в своем воображаемом мирке, собранном из различных клише, и оба каждое утро с тревогой прислушивались к себе — а не начали ли меняться они сами?.. Похоже, что именно этот страх доконал в конце концов Уолта Гринсберга, заставил его сорваться — капля камень точит, а ведь он продержался до восемнадцатилетия Джейн, до тех пор, пока она не смогла поступить на службу рядовым в здешний контингент Объединенных сил…

…Сознание оставило Олега столь же внезапно, как и включилось. Возможно, внутренний голос что-то и пытался ему сказать, но Олег его уже не услышал.

Он очнулся от пульсирующей головной боли — словно кто-то с идиотской настойчивостью сдавливал мозг, как эспандер. И еще — жутко болели кончики пальцев на левой руке, хотя Олег прекрасно знал, что болеть они не должны: во-первых, никакого реального инструмента он в руках не держал, во-вторых, все равно у него там мозоли от струн, практически лишенные чувствительности. Стараясь не стонать, он приоткрыл глаза и первым делом осмотрел левую руку — рука как рука, никакой тебе кровищи, никаких прорезанных струнами до костей пальцев. Чистая психосоматика… Ну что ж, с мрачным удовлетворением ухмыльнулся он, теперь можно и оглядеться…

Помещение выглядело смутно знакомым: узкая, как корабельная, койка, низкий потолок, полка с книгами… Все вылизано, как бывают вылизаны жилища старых холостяков, и нет той одуряющей духоты, как снаружи, и пахнет живыми растениями… Метеостанция, сообразил наконец Олег. Сиречь Берлога Отшельника, Приют Ронина, или как бы ее еще обозвать?.. Впрочем, чему тут удивляться — мы ж сюда и летели, нет? Интересно, сам-то хозяин дома — да и жив ли он вообще?

Сесть удалось не без труда: он чувствовал себя так, словно его палками измолотили — и явно неспроста. На затылке обнаружилась основательная шишка, правый бок ощутимо побаливал, словно он недавно треснулся им обо что-то весьма твердое, хотя ребра вроде бы остались целы. Впрочем, возможно и треснулся, подумал он. Последнее, что я помню до того, как соскользнул в эту… музыку — в нас, похоже, шмаляли ракетами или чем-то в этом роде, и катер капитально потряхивало. Видать, летал я тогда по всему катеру, как та птичка, только в тот момент мне это совершенно по барабану было. Я, понимаешь ли, музицировал. Весь такой из себя Ричи Блэкмор, полдюжины «ифритов» на трех аккордах по песку разметал…

На откидном столике возле койки обнаружился кувшин с… (Олег понюхал) — да, с водой и початая пачка сигарет. Он с сомнением посмотрел на воду: интересно, а не подмешали туда чего-нибудь этакого?.. Впрочем, стоило ли меня тащить сюда за тридевять земель, чтобы тут отравить? Транков каких-нибудь подсыпать, чтоб сговорчивей был? Тоже дурость. Паранойя все это, решил Олег и жадно присосался к кувшину.

Прихватив со столика сигареты — а зачем бы им еще тут лежать? — он, кряхтя, поднялся и двинулся из жилого помещения в рабочее. Тоже никого — только приборы тихонько гудели, перемигиваясь огоньками индикаторов. Ясно, где-то в отлучке наш Отшельник… Что ж, вздохнул Олег, поскольку с ним побеседовать сейчас не получается — будем надеяться, что удастся зажать где-нибудь в темном уголке Патрика или наемничка этого белесого и постараться повытряхнуть из них побольше информации насчет того, как они тут оказались, с кем собрались воевать и чем вообще занимаются.

Он распахнул дверь — и зажмурился от ослепительной голубизны неба, от сияющего расплавленной медью солнца, от всего окружающего буйства красок. Надо же, и не подозревал ведь, что пустыня такая яркая… впрочем, надо сказать, и не приглядывался. У нас же дела были, зараза, мы, блин, мир спасали хрен его знает от чего, изображали из себя крутого-раскрутого галактического опера в святой уверенности, будто от этого расследования что-то зависит… Вдохнув раскаленный, как в духовке, воздух, Олег с трудом подавил желание сбежать обратно в прохладу метеостанции. Нет уж, сумрачно подумал он, убегать мы не будем. Я ведь, по сути, с самого начала всей этой катавасии только и делаю, что удираю… Так что хватит, наубегались, Олег Николаевич. Теперь мы будем атаковать. Только вот кого — это, знаете ли, большой вопрос.