Как киевляне встречали Ярослава и как дарили хлеб-соль, я не видела. Лежала, сжавшись, в телеге и молила Бога, чтоб поскорее все кончилось и добродушные киевляне обступили злополучный обоз. Однако время тянулось медленно, словно ленивая, согревшаяся под солнцем змея. Наконец шумная толпа хлынула к обозу, и послышались довольные выкрики. Мой возница тоже что-то завопил, спрыгнул с облучка и принялся хлопать по плечам обступивших его киевлян.

Пора. Стараясь не замечать приветственных возгласов и объятий, я подобралась к краю телеги. Какая-то толстая тетка облапила меня и прижала к пухлой груди:

– Родимые… Как ждали-то вас!

Я высвободилась из ее рук, приготовилась и…

– Она!!! – Вопль невесть откуда взявшегося Торна заглушил шум толпы.

На миг все стихло. Лица вокруг смазались, и осталось лишь одно – красное от гнева, с выпученными глазами и открытым в крике ртом. Оно покачивалось, плыло и кричало:

– Это она! Она устроила засаду! Держи!!!

Я почувствовала устремленные на меня взгляды. Они, словно сотня липких пут, опустились на грудь и на плечи.

– Держи! – надрывался Торн.

Кто-то из близстоящих уже потянулся ко мне. Удивленное лицо возницы проплыло перед глазами. Страх придал решимости. Увернувшись от цепких рук, я плюхнулась животом на телегу и схватила вожжи.

– Э-эй! Пошел, гад! – завизжала я, хлестнув вороного по холеному крупу.

Он дрогнул и, сминая толпу, шарахнулся вправо. Кто-то отчаянно заверещал.

– Пошел, пошел! – орала я.

Вороной метнулся влево. Тяжелые копыта застучали по мостовой. Телега накренилась, засипела и, чудом удержавшись на колесах, развернулась.

– Давай! – Я еще раз взмахнула вожжами.

Вороной рванулся. Мимо заскользили раскрытые рты, изумленные глаза, растопыренные пальцы… Неожиданно лошадь скакнула в сторону. Что-то ударилось о телегу, заскребло. Я успела разглядеть красный зипун встречного возницы и его руки. Успела крикнуть на вороного и ударить его вожжами, а потом уже ничего не понимала. Подо мной заскрежетало, конь дернулся вперед, затем встал на дыбы и встряхнулся, в сторону покатилось оторванное колесо, а на меня рухнуло тяжелое тело, и железные пальцы сдавили горло. С болью пришла тьма…

Я уже задыхалась, когда хватка нападавшего вдруг ослабла, а затем чужие руки и вовсе отпустили мое горло. Глухо, словно издалека, донеслось:

– К князю ее! К князю!

Меня подхватили под руки и выволокли из телеги.

– Молоденькая какая, – жалостливо всхлипнул кто-то над ухом, но другой голос, уверенный и резкий, возразил:

– Судить эту молоденькую! Чуть Протелеймона не задавила…

Меня окружила шумящая толпа. Кто-то кричал, кто-то опасливо отшатывался, а некоторые даже пытались ударить, отчего мне приходилось прикрывать лицо рукой. Повозки, конские бока, сафьяновые сапоги в золоченых стременах… Моя голова кружилась, мысли путались.

Ярослава я не узнала. Князь выглядел совсем иначе, чем в Новгороде, он казался больше и значительней.

– Вот, поймали сбежавшую девку.

Удар сзади опрокинул меня под копыта княжьего коня. Рубашка треснула и расползлась по вороту, а в боку засаднило. Глотая пыль, я поглядела на князя.

– Э, старая знакомая! Знаешь этого? – Ярослав указал на едва видневшуюся за спинами дружинников телегу.

Я взглянула и покачала головой. Знаю ли я того бледного и беззащитного воина в перемазанной кровью одежде, что лежит на ней? Нет, этого человека я не знала. Рябой оставался в моей памяти здоровым и сильным. Он защищал меня.

– Врешь!!! – заорал сбоку голос Торна.

Продолжая разглядывать раненого наемника, я грустно улыбнулась. Нет, я не лгала. Душа Рябого была уже далеко, а на земле оставалось только его искалеченное тело. Правая рука, перерубленная у локтя и небрежно обмотанная какой-то тряпкой, свисала с телеги и роняла в пыль темные капли, один глаз был закрыт, на месте другого коричневой коркой засохла кровь. Этих останков не признала бы даже родная мать.

– Говори правду, – негромко посоветовал Ярослав.

– Мы вместе шли в Вышегород, – сказала я. Откуда-то сбоку вылез Торн. По его щекам расползались красные пятна.

– Врешь! Вы напали первыми! – взвизгнул он.

Мне не хотелось спорить. И голова болела, словно по ней колотили невидимым молотом. Борясь с подступающей тошнотой, я вздохнула:

– Клянусь Богом.

– Такая змея какому богу молится?! – трясясь от ненависти, заверещал Торн.

– Тихо! – Ярослав поднял руку. Сразу стало как-то тихо и жутко. – Зачем ты шла в Вышегород?

Я устала врать.

– Боялась.

– Кого?

– Тебя. Твоего гнева. Честь твоей сестры я сберегла, а ее саму не успела.

Ярослав не понимал. Морщины на его высоком лбу собрались тонкими складками, пальцы затеребили золоченую уздечку.

– О чем ты?

– Предслава не стала наложницей поляка, но она оказалась слишком набожна. Она предупредила Болеслава о скорой гибели и уехала с ним на чужбину. А я осталась.

Пока князь размышлял, я поднялась и выпрямилась. Стоять оказалось труднее, чем сидеть, но уж коли помирать, так не в грязи, под копытами…

У меня в голове завертелись строки старинного сказа о северной девушке-воине, которая встречала смерть, как суженого, – с улыбкой на устах и гордо поднятой головой. Мне бы так…

Торн попытался было что-то вякнуть, но Ярослав чуть шевельнул рукой, и он смолк, косясь на меня злым, звериным взглядом.

– Не пойму, в чем винишься, – наконец вымолвил князь.

Я чуть не засмеялась. Это и впрямь было смешно: правда лежала перед ним, как на ладони, а он не понимал!

– Я предала твою сестру. Не осталась при ней.

– Но она знала, что делает, когда предупреждала Болеслава. Она сама выбрала путь. Ее никто не заставлял. В чем же твоя вина?

«Не поймет, – осознала я. – И никто из этих любопытных, обступивших меня людей тоже не поймет. Я предала веру Предславы. Этого не объяснишь, это можно лишь чувствовать…»

– Говори же..

О чем? Мне больше не о чем было говорить с князьями.

– Да врет она всe! Врет! – не выдержал Торн и замахнулся.

Я даже не почувствовала боли от удара, только висок опалило чем-то горячим.

– Не слушай ее, князь! Она заодно с этим! – Торн устремился к телеге с Рябым. – Спрятались в кустах, напали… Погляди, скольких славных воинов убил этот подонок! Погляди.