А на третий день под вечер за мной пришел человек от Коснятина. Мне было приказано собирать вещи. Войско Ярослава выступало в поход. Меня брали с войском. Посланец сказал, что таково было желание посадника. Коснятин поручился за меня честью и не желал ее терять.

Журка выздоравливал очень медленно. Он ничего не помнил о той переломной ночи. В памяти остался только жар и языки пламени. Огонь жег снаружи и изнутри, бежал по коже и, мешая дыханию, забивался в рот. А потом, когда Журка уже почти догорел и обратился в черный уголек, вдруг повеяло прохладой, и пламя стало затухать. Что было дальше, Журка не помнил. Ему рассказали, что он лежал как мертвый и родичи уже собирались хоронить его, но вызванный для отпевания монах поднес к его губам кусочек стекла и обнаружил, что Журка еще дышит. Тогда пригласили знахаря из соседней деревни – маленького, щуплого старичка Муршу. Старичок отпаивал его отварами, хлестал какими-то травяными вениками, и спустя семь дней Журка стал подниматься с постели. Марьяна ходила за ним по пятам, словно за малым ребенком, и Журке это не нравилось. Он хотел побыть один. Огонь болезни что-то выжег в его душе. Жалость, радость, грусть – все стало каким-то ненастоящим, словно подернутым пеплом. Журка тосковал по Найдене. Пламя пощадило память о ней. Ее глаза, ее улыбка, ее смех – все осталось прежним, ярким, зовущим и радостным.

В Киеве творилось что-то странное, и Журка слышал об этом, но не задумывался. Хотелось только узнать о Найдене. Она служила Предславе, а та ушла с поляками. Должно быть, Найдена отправилась с ней…

От этой мысли, Журке становилось грустно. Он боялся идти в город и расспрашивать – боль и грусть могли стать непосильной ношей для его ослабшей души. Поэтому он просто вспоминал.

Однажды ясным морозным утром, когда он сидел на завалинке и любовался рассветом, вдали, по большаку, из города выехали всадники с потешно развевающимися, как петушиные хвосты, стягами на тонких древках. За ними выползли обозы и длинная унылая вереница пеших воинов. Журке стало интересно. Опираясь на посох, он встал и пошел к городу.

Он не спешил, поэтому нарочно двинулся мимо старого погоста, где когда-то отбил у волков Найдену. Остановившись у ограды, Журка оперся о посох, опустил подбородок на скрещенные руки и улыбнулся. Воспоминания поплыли перед его глазами. Как удивительно все было… А ее вещие сны? Она все понимала как-то иначе, чем другие, но именно это делало ее чудесной и единственной.

Из-за кладбищенской ограды донесся глухой стук. Большой, еще не распустившийся куст мешал рассмотреть стучавшего.

Журка двинулся вдоль ограды, повернул к воротам и чуть не наступил на обернутого в холстину мертвеца. Порывы ветра отворачивали край холстины с лица умершего. Оно оказалось широким, с похожими на червоточины точками и посиневшими губами. «При жизни был рябым». Журка перекрестился, обошел мертвого и шагнул за куст.

Высокий худой старик долбил лопатой промерзшую землю. За его спиной виднелась подвода, на ней – завернутые в холстину тела. Журка узнал старика. Это был священник из Десятинной, Стас. Священник понимал толк в лечении болезней, никогда не отказывал в помощи беднякам и частенько хоронил умерших. Тех, у кого не нашлось родичей и друзей. Вот и нынче занимался тем же. Журка насчитал на подводе три тела.

– Бог в помощь, – приближаясь к Стасу, сказал он.

Старик поднял голову. Скорбные морщины на его сухом лице разгладились, а в голубых, спрятавшихся под кустистыми бровями глазах появились добрые искорки.

– А-а-а, это ты, Божий раб, – нараспев произнес он, уперся лопатой в мерзлую землю и скрестил руки на Черенке. Черная ряса до пят и окладистая борода придавали Стасу торжественный вид. – Явился проститься с покойными?

Журка помотал головой:

– Прощусь, коли так вышло, а вообще, я шел на стук. Вот, оправляюсь после лихоманки, хожу…

Он не знал, что еще сказать. Старик скупо улыбнулся:

– Знаю про твою болячку. А девка, которая выволокла тебя на свет, – умница. Без нее ты загнулся бы. Когда ничем не помочь – человека надо нести к земле-матушке да ветру-батюшке. Только они и спасут.

Журка кивнул. Наверное, так оно и есть. Кто позаботится лучше отца и матери? А земля всем людям мать… Только насчет девки он не понял. Марьяна, что ли, выволокла его из душной клети? Но Стас знал Марьяну, сам отпевал ее сына и вряд ли назвал бы ее девкой… Да ладно… Что было, то прошло.

– Видел нынче, вроде войско из города уходит? – сказал Журка.

Стае потер замерзшие руки:

– Ярослав собрал своих и пошел на Альту. Там, как сказывают, стоит Окаянный с печенегами.

Журка вздохнул и кивнул на оставшегося за оградой мертвеца:

– А чего этот там лежит?

Стае ковырнул землю лопатой. Мерзлые комки брызнули Журке под ноги.

– Ему здесь не место. Князь пытать его хотел, ан не вышло. Не дождался он ни пыток, ни казни, помер… Кровь вся вытекла, вот и помер.

Священник нахмурился и покосился на подводу:

– Те, что на телеге, княжьи дружинники, – его рук дело. Князь велел их похоронить с почестями, но кому нынче есть дело до покойников? Живым бы выжить… А рябого я схороню за оградой. Человек все же. Надо бы его погребать, как по его вере положено, да я не ведаю, какой он веры. Креста на нем нет.:. Может, подсказала бы та девка, что с ним была, но она ушла с княжьим войском…

Стае раздосадованно ударил лопатой в небольшую ямку. На сей раз земляные брызги полетели в кусты.

«Этак будет рыть до вечера», – подумал Журка и закутался в плащ. Болтать со старым священником ему не хотелось, помочь не мог, но и уходить желания не было.

– А что за девка? – спросил он.

Стас поднял глаза:

– Ты что?! Она же тебя от лихоманки спасла! Имени не упомню… Красивая такая, глаза огромные, коса в руку толщиной, а в поясе тоненькая, как березка. Она еще княжне нашей служила, Предславе. А Ярослав, говорят, судил ее за то, что с этим, – Стас кивнул на мертвеца, – напала на его сторожевой отряд. Только за нее заступился новгородский посадник Коснятин. То ли они знакомы, то ли еще что…

Журку охватило неясное предчувствие. Словно он что-то упустил, не заметил…

– Настоятель наш бывший пропал невесть куда с польской казной, – донеслось до него невнятное бормотание Стаса. – Немыслимое творится… Кто-то видел, как он ушел с поляками, а кто говорит, будто он подался к печенегам. Не верю я. Наговоры. Человек-то был хороший, душевный… Бывало, придешь к нему…

– Найдена? – перебил Журка.

Старик оторвался от работы. Мохнатые брови собрались на переносице.

– Что – Найдена?

– Девку звали Найденой?

Стае задумался, пошевелил бескровными губами, а потом кивнул: