В сопровождении нескольких экипажей сердце Шопена прибыло в столицу.

Цель паломничества — другой паломник. На сей раз разобранный на части, разложенный на дубовых полках, над которыми реет красивая, каллиграфически выведенная надпись:

Еminet in Minimus

Maximus Ille Deus[123].

Здесь собраны так называемые сухие препараты[124]внутренних органов. Часть тела или орган очищают, затем набивают хлопковой ватой и высушивают. После этого поверхность покрывают лаком — таким же, каким пользуются художники. Эту процедуру повторяют несколько раз. Потом вынимают вату и покрывают лаком внутреннюю поверхность препарата.

Увы, лак не уберегает ткани от старения, поэтому со временем все сухие препараты приобретают схожий цвет — буро-коричневый.

Вот, например, прекрасно сохранившийся человеческий желудок, увеличенный, шарообразный, тончайший, словно сделанный из пергамена, дальше кишки, тонкая и толстая, — интересно, какие деликатесы перерабатывала эта пищеварительная система, сколько прошло через нее животных, просыпалось семян, прокатилось фруктов.

Рядом — гратис[125]— публика могла также полюбоваться на черепаший пенис и дельфинью почку.

Я — гражданка государства Сеть. Перемещаясь во всевозможных направлениях, я перестала ориентироваться в животрепещущих политических проблемах моей родины. Тем временем проводились беседы и переговоры, конференции, сессии и встречи на высшем уровне. На столы выкладывались огромные карты, на них флажками обозначались завоеванные позиции, чертились векторы очередного похода.

Еще несколько лет назад при нечаянном пересечении какой-нибудь, ставшей совсем уж прозрачной и условной, границы экзотические названия чужих, ныне забытых сотовых сетей тут же рапортовали о себе на экране моего телефона. Мы проворонили ночные перевороты, не узнали о содержании актов о капитуляции. До сведения подданных империи не довели информацию о передвижениях армий любезных и предупредительных чиновников.

Как только я выхожу из самолета, мой — столь же предупредительный — телефон немедленно сообщает, в какой провинции государства Сеть я нахожусь. Предоставляет нужную информацию, обещает помочь в случае необходимости. Предлагает полезные номера, а время от времени, по случаю Дня святого Валентина или Пасхи, уговаривает поучаствовать в рекламных акциях и лотереях. Сердце мое тает, от анархических настроений не остается и следа.

Со смешанными чувствами припоминаю одно далекое путешествие, когда я оказалась вне действия какой бы то ни было сети. Сначала телефон отчаянно искал хоть какую-нибудь зацепку, но тщетно. Его сообщения выглядели все более истеричными. «Не найдена ни одна сеть», повторял он. Наконец сдался и бессмысленно таращил на меня квадратный зрачок — бесполезный предмет, кусок пластика.

Я очень хорошо помню старинную гравюру, изображавшую путешественника, добравшегося до края света. Взволнованный, он отбрасывает вещевой мешок и выглядывает наружу, за пределы Сети. Тот путник может считать себя счастливчиком — он видит аккуратно разложенные на небосводе звезды и планеты. И слышит музыку небесных сфер.

Мы же лишены этого дара в конце пути. Вне Сети — тишина.

В одном дальневосточном городе вегетарианские рестораны принято обозначать красной свастикой, древним солярным знаком, символом жизненной силы. Это очень облегчает жизнь вегетарианца на чужбине — достаточно поднять голову и двигаться к нужной вывеске. Там подают овощное карри (масса вариантов), покоры, самосы и корму, пилав[126], котлеты, а также мои любимые рисовые палочки, завернутые в сушеные водоросли.

Через несколько дней я начинаю напоминать собаку Павлова — при виде свастики у меня выделяется слюна.

Я видела на улице маленькие лавочки, где продаются имена для детей, которые скоро должны появиться на свет. Заказ следует делать заранее. Нужно знать точную дату зачатия, требуются также результаты УЗИ, поскольку пол младенца при выборе имени играет большую роль. Продавец записывает эти данные и велит прийти через несколько дней. За это время он составит для будущего ребенка гороскоп и помедитирует. Порой имя появляется легко, материализуется на кончике языка в виде двух-трех звуков — слюна склеивает их в слоги, а опытная рука мастера запечатлевает красными чернилами на бумаге. Но случается, что имя рождается с трудом, туманно, расплывчато, капризничает. С трудом укладывается в слова. На этот случай у продавцов имен есть разные хитрости, которые они, однако, держат в тайне.

Склоненных над листом бумаги, нацеливших на него кисточку, их можно увидеть в раскрытые двери лавочек, заваленных рисовой бумагой, фигурками Будды и ручной работы свитками с мантрами. Порой имя кляксой падает с неба — удивленно, явно, сразу в десятку. Словно откровение — тут уж ничего не попишешь. Родители далеко не всегда остаются довольны — им бы нежное и светлое имя для девочки (вроде Лунного Сияния или Доброй Реки), а мальчика, например, можно было бы назвать Всегда Движущимся Вперед, Неустрашимым или Достигшим Цели. Напрасно продавец объясняет, что сам Будда назвал своего сына Петлей. Клиенты уходят недовольные и, ворча, отправляются к конкурентам.

Будучи за границей, я захожу в видеопрокат и, шаря по полкам, чертыхаюсь по-польски. Вдруг рядом останавливается невысокая женщина, на вид лет пятидесяти, и неуклюже произносит на моем родном языке:

— Это по-польски? Ты говоришь по-польски? Добрый день.

Этим, к сожалению, ее словарный запас исчерпывается.

Перейдя на английский, она рассказывает, что приехала сюда в семнадцать лет, вместе с родителями. Вспоминает слово «мамочка», чем очень горда. Потом вдруг, приводя меня в замешательство, начинает плакать, показывает свою руку, предплечье, и говорит что-то про кровь — там, мол, находится душа, а кровь в ней течет польская.

Этот неловкий жест напоминает жест наркомана — палец женщины указывает на вену, как раз на то место, куда обычно вводят иглу. Она говорит, что вышла замуж за венгра и забыла польский. Обнимает меня и уходит, исчезает между полками с надписью «Драма» и «Приключения».