— Что за разговоры! Давайте статью. Напечатаем на самом почетном месте. Вместо передовой, — поддержал редактор.

— Вы хотите построить турбину на полгода раньше срока, — пытался докопаться до сути дела Спиридонов, — А плотина к тому времени будет готова?

«Молодец, — подумал Рукавишников. — Смотрит в корень». И ему стало обидно, что не он, а Спиридонов сказал об этом во всеуслышание.

Все вдруг зашумели, переговариваясь, обсуждая сказанное Спиридоновым. Алексей Иванович посмотрел на представителей завода. Парторг что-то быстро-быстро шептал начальнику цеха. Тот улыбался, как показалось Алексею Ивановичу, скептически.

— Товарищи, товарищи! — Редактор постучал по столу толстым красным карандашом. — Кончайте шуметь. Вопрос ведь непростой. Я только удивляюсь, почему товарищ Спиридонов до сих пор молчал. Мог бы и пораньше о своих сомнениях поведать. Давайте послушаем, что скажут производственники. Что вы думаете, Александр Александрович?

— Конечно, у строителей гидростанции есть свои обязательства, — сказал начальник цеха, — но почему бы нам, с помощью газеты, не скоординировать свои действия? Я думаю, это будет всем на пользу. Со временем так и поступим…

Внимательно слушая все выступления, Рукавишников никак не мог решить — выступать ему против предложения Возницына или не выступать. Он хорошо понимал, что может повредить Грише. «Если сейчас поддержать Спиридонова и привести все аргументы против, то вопрос могут снять с повестки редколлегии как неподготовленный, шеф рассвирепеет… — думал он. — И плакало Гришино выдвижение». А потом еще, Рукавишникову очень не хотелось омрачать свой день рождения! Соберутся друзья, сослуживцы, и старый его приятель, Гриша Возницын, как всегда, будет в застолье тамадой. А промолчать — значит смалодушничать, и поэтому он сидел и мучился до тех пор, пока не пришло спасительное, как ему показалось, решение: на редколлегии против не выступать, а попытаться доказать шефу свою точку зрения в спокойной обстановке. Зайти как-нибудь на днях вместе со Спиридоновым и поговорить по душам. К тому времени и вопрос с Гришином выдвижении может решиться…

— …Ну что ж, — пробарабанив пальцами по столу, сказал редактор. — Коллектив гидротурбинного начал очень ответственное дело. Государственное дело. Проведена серьезная подготовительная работа для того, чтобы построить турбину на полгода раньше срока. У людей большой трудовой энтузиазм. И наш долг — помочь им… — Он оглядел сидевших за столом членов редколлегии, словно хотел удостовериться, поддержат ли они его. — Помочь, а не сеять скептицизм!

«Ну, теперь спорь, не спорь, — подумал Алексей Иванович, — шеф настоит на своем…»

— Кто за то, чтобы утвердить предложения промышленного отдела? — спросил редактор. Все, кроме Спиридонова, подняли руки. Поднял и Алексей Иванович.

— А против?

Против был один Валентин Сергеевич.

После редколлегии, когда сотрудники расходились по своим кабинетам, Рукавишникова догнал Гриша, дружески хлопнул по плечу:

— Спасибо, Алеха! Я уже боялся — вылезешь ты со своей демагогией. Как Валентин…

— Иди ты, Гриша, в баню! — огрызнулся Рукавишников. — Это ты демагогией занимаешься! А я тебе дело говорил, — и захлопнул дверь кабинета перед самым носом Возницына. Гриша приоткрыл дверь. Спросил весело, как ни в чем не бывало:

— Сбор в семь?

— В семь. Пироги не забудь, — сердито ответил Алексей Иванович, но не смог сдержать улыбки.

В комнате надрывался телефон. Рукавишников не обратил на звонки внимания, не снял трубку. Задумчиво глядел на улицу, на пеструю текучую толпу. «Не лучшим образом все получилось, — думал он. — Да ведь неудобно Грише ножку в такое время ставить. И не все еще упущено. Время есть…»

Алексей Иванович вздохнул, сел за стол, в мягкое крутящееся кресло. Разволновавшись, он всегда доставал из стола трубку, табак, долго прочищал трубку, потом так же долго, плотно утрамбовывал табак и с удовольствием закуривал. Вся эта процедура требовала внимания, сосредоточенности, успокаивала. Но сейчас Рукавишников делал все почти автоматически, и даже первая затяжка не принесла ему радости.

«А не слишком ли много я забочусь о том, как бы кого-то не обидеть? — подумал он. — Что-то не замечал я такой заботы у других».

И еще он подумал о том, что всю жизнь старался быть хорошим работником, прилежным и исполнительным, всегда опасался кого-то подвести, не оправдать чьего-то доверия. Всегда что-то давило на него: задание, которое требовалось выполнить к сроку, обязательство кому-то помочь, необходимость перед кем-то отчитаться. Не то чтобы он боялся начальства! Нет! У него всегда была своя точка зрения, и он открыто ее высказывал, но всегда как-то уж слишком хорошо понимал и помнил: то-то и то-то надо делать, а этого, напротив, делать никогда не следует. Даже когда он писал, в нем сидел внутренний редактор, который шептал ему: об этом писать не надо, эту тему лучше обойти — все равно не пройдет. А бывало ли так, что ничто не висело над ним, никакой червячок не точил внутри? Бывало ли полное раскрепощение?

Алексей Иванович поймал себя на мысли о том, что многие его поступки объясняются до неправдоподобия просто: ему не хотелось, чтобы о нем плохо думали. Ему нравилось выглядеть в глазах каждого, с кем он встречался, умным, энергичным, принципиальным. Ему хотелось, чтобы всем нравились его статьи. Чтобы о них говорили. И говорили только хорошее.

«Ну и что? — подумал он. — Разве есть люди, которым безразлично отношение окружающих к тому, что они делают? Мне не в чем себя упрекать. Какая чушь, эта никому не нужная рефлексия!»

— Какая чушь! — повторил он вслух и, словно сбросив с себя оцепенение, встал из-за стола. Посмотрел на часы. Было без пятнадцати три. «Надо ехать домой. К семи подгребут гости, а там еще конь не валялся. Приедет ли помочь Лида?»

ГЛАВА 2

Лида была приятельницей его бывшей жены. Она нравилась Алексею Ивановичу своим спокойным, ровным характером, чуть ироничным взглядом на жизнь. В молодости она была очень красивой, пожалуй, даже не столько красивой, как эффектной. Высокая, стройная, с длинными черными волосами и матовой кожей лица, Лида нравилась мужчинам, и Рукавишников всегда удивлялся, почему жена, настороженно относящаяся ко всем его знакомым женщинам, так спокойна, когда дело касалось ее подруги. Она даже сказала как-то с едким сарказмом Алексею Ивановичу после одной вечеринки, на которой он много танцевал со своей сослуживицей, веселой и энергичной Таней Шмелевой:

— У тебя, Алеша, плохой вкус. Бабы тебе нравятся всегда вульгарные. Я бы на твоем месте уж если ухаживала за кем, то только за Лидой Каревой. Все при ней: и красивая, и фигурка что надо, и умница…

Рукавишников и сам все это видел. У него с Лидой сложились очень добрые, дружеские отношения. Проскальзывала в этих отношениях какая-то нарочитость, то чуть-чуть преувеличенная любезность, то грубоватая фамильярность. Так,