Как же вы, господин следователь, допустили, что невинные люди сидят сейчас ни за что в форте?

«Ни за что?! – взорвалось в голове у титулярного советника. – Из-за бабы и сидят! Не крутила бы ты шашни с императором, ничего бы этого не было! Глядишь, посидели бы с недельку в холодной, да отпустили господ! А так! Хуже нет ревности! Тем более если это ревность императора!»

Хотя бабой баронессу Измайловскую трудно было назвать, скорее ангелочком, спорхнувшим с потолка здешней церкви. У Травкина покраснели щеки.

– Делаю все возможное, госпожа Измайловская. Видит Бог, я очень стараюсь! – загорячился Травкин. – Сон потерял! Для меня это дело чести. Все сделаю, чтобы через пару лет господ вытащили из форта! Чтоб попали под амнистию! Иначе в городовые пойду, вот вам крест!

– Плохо стараетесь, – невозмутимо сказала Лизонька и отдала большую грушу в немытые протянутые к ней руки нищего. Мужичонка удивленно покосился на плод и странную парочку, медленно удаляющуюся от него.

– Ночей не сплю, – закрестился неистово Травкин, доказывая свою правоту.

– Нет у нас пары лет, – усмехнулась баронесса. – Намедни письмо от графа доставили. Будут ставить на них опыты. Над вакциной от чумы там работают. Бедный мой кузен! – Лизонька всхлипнула.

Травкин решительно поправил пенсне.

– Я, собственно, здесь по этому поводу. Документы для помилования подготовлены. Но вы знаете, как они теряются в канцеляриях?

– Что вы предлагаете, господин Травкин? – холодно спросила баронесса.

– Не для себя прошу! – храбро начал Травкин. – Запустить документы на помилование можно хоть сейчас. Но сколько ждать принятия решения императора? Год, два, десять лет? Надо сделать так, чтобы господа наши попали в списки и прямиком поехали на Кавказ!

– Какие десять лет? Какой Кавказ? – Лизонька снова остановилась. – Вы, Травкин, в своем уме?! Вы что предлагаете?!

– Начать давать взятки и продвигать дело о помиловании вперед. Думаю, в течение года, максимум двух лет затея моя увенчается успехом. Всё будет зависеть от ваших денег!

– От моих?!

– От ваших! Да вы не сомневайтесь, все хорошо будет! Дело это верное, хоть и затратное.

– А от чумы?! От опытов?! Вы сможете их спасти?!

– Того я не знаю, – уклончиво ответил Травкин.

– А кто знает?! Милый мой человек! Какие годы? Какой Кавказ?! Спасать надо графа немедленно!

– Там еще казак Билый…

– Да хоть Черный! Кузен не выдержит застенок форта. И участь ему в любом случае незавидная приготовлена!

– Но это решение, – мямлил Травкин. – Верное решение! Лучшее! Не злитесь, баронесса. Подумайте здраво. С Кавказа многие живыми возвращаются! Надо только уметь ждать.

Лизонька покачала головой.

– Я не умею ждать. Да и граф не умеет. Не получится ничего. Хотя… – Лизонька покривилась. – Сколько надо денег? Деревеньки хватит?

– Не меньше трех, – выдохнул Травкин из себя. – Дело это сложное. Смазывать шестеренок много придется.

– Господи, – протянула Лизонька, – что для меня стоимость каких-то деревенек, если речь идет о моем возлюбленном! Вечером вы получите деньги! Прощайте, господин Травкин.

– Постойте, сударыня! – В следователе сыграл опытный сыщик. Он уловил шлейф тайны. – Уж не собираетесь ли вы предпринять какого-то отчаянного шага?!

– Это не ваше дело, сударь. Вы делаете, что считаете разумным, я делаю то, что тоже считаю разумным!

Травкин похолодел.

– Могу ли я вас отговорить, баронесса, от необдуманных шагов?!

– Напротив, друг мой! Это очень обдуманные шаги! И стоит это мероприятие гораздо больше трех деревенек.

– Побег! – прошептал Травкин, озираясь вокруг. – Вы замышляете побег?!

– А если и так, то что? – Лизонька уже стояла возле экипажа и тянулась к бронзовой ручке.

– Нельзя так! Вы же толкаете на погибель себя и вашего кузена!

– Нет, милый мой. Сидеть в камере и ждать годами помилования – это погибель. Умереть на опытах – это погибель. Погибнуть в окопах на Кавказе – это погибель. Ждать любимого – жизни не хватит. И это тоже погибель! Надоела неизвестность! Хочу сама строить свое будущее! А не ждать чего-то!

– Сударыня! Да если у вас и все получится, вы же не в законе будете! Куда потом-то?! Разве не понимаете?!

– Да хоть на Аляску! О каких мелочах вы рассуждаете, господин Травкин, – пробормотала Лизонька и поднялась по ступеням в экипаж. Лакированная дверца закрылась.

– А груши? – тихо спросил следователь, выставляя корзинку перед собой. Но лошади тронулись, и экипаж, плавно покачиваясь на рессорах, проплыл мимо полицейского.

Так он и остался стоять столбом, вытягивая перед собой корзинку.

Глава 14

– Хмарно на двори, – почесывая волосатую грудь через исподнюю рубаху, произнес дед Трохим. Костлявыми пальцами отодвинул замызганную занавеску у окошка. Прилип раздутым носом к стеклу. Заморгал подслеповатыми глазами. – Дуже хмарно. Нэма прогляду. Шоб вона сказылась та погода.

С того времени, как внук Василь уехал в Екатеринодар учиться в школе фельдшеров, дед Трохим изменился. Постарел, осунулся. Прежняя веселость, любовь к стариковским посиделкам, устраиваемым регулярно, то у него в хате, то у шабера Кушнарэнко, отошли на второй план. Ранее соберутся старики в хате, кваску с чихирем по пиндюрке хлебнут и давай балакать за жизнь да за службу былую. А когда тем для разговора не оставалось, то все на деда Трохима поглядывали. Знали, что у него историй разных припасено, которыми он с удовольствием делился со своими прежними сослуживцами-односумами. Мастак дед был и свои истории сочинять, рассказы писать. Грамоте был обучен, да и фантазией не обделен.

Да вот как остался один, так и грусть-тоска одолела.

На последнем стариковском сходе, что еще до Покрова у него в хате устраивали, все отмалчивался, а под конец, когда ждали от него новой побрэхэньки, затянул дед Трохим песню. Да с такой грустью спел, что слезу вышибло у стариков.

– Шо это ты, Трохим, удумал грустью нас попотчевать? – удивленно спросил у него Кушнарэнко.

– Нема бильше Трохима, – ответил дед. – Був, да увесь вышел.

Не стали старики пытать деда за грусть-тоску. Поняли причину. Внук – единственный родной человек, что у деда остался. Души в нем не чаял. С трудом дед смирился с мыслью, что Василю своей жизнью нужно начинать жить. О будущем думать. А сидя в станице, какое то будущее? Или от баб сгорит, даром, что ли, работниц-хохлушек в станице?! Или в схватке с черкесами голову свою буйную сложит. А фельдшер все же человек уважаемый. В станице окромя бабки Аксиньи, ворожеи-травницы, почитай, и лекарей-то нет. Вот и будет Василь при деле. А случись война, так и там фельдшер не последний человек. К тому же и не на передовой. Стало быть, голова цела будет. Все понимал дед, но с тяжелым сердцем отпускал внука в столицу области Кубанской. Мысли в себе держал, Василю не