– Тем самым «яйцеголовым»? – осведомился Бобби. Мануэль ткнул дубинкой в нашу сторону.

– Можете считать себя героями, но вы только путаетесь под ногами.

– Я не герой, – заверил я. Бобби сказал:

– А я, черт побери, всего лишь тупой серфер, любитель солнца и пива.

– Здесь слишком многое поставлено на карту, чтобы позволять каждому вести расследование на свой страх и риск.

– А как дела с отрядом? – спросил я. – Обезьяны не самоуничтожаются.

– Это другие обезьяны. Они созданы в лаборатории и есть то, что они есть. Их предназначили для определенной цели, и они родились такими. Они могут «превратиться», если окажутся чувствительными к мутировавшему вирусу, но могут и не ощутить его. Когда здесь все кончится, когда одни будут вакцинированы, а другие самоуничтожатся, мы выловим и уничтожим отряд.

– До сих пор это не удавалось, – напомнил я.

– Нас отвлекали более важные вещи.

– Ага, – вставил Бобби. – Что может быть важнее уничтожения мира?

Не обращая на него внимания, Мануэль сказал:

– Как только кончится эта заваруха, настанет очередь отряда… Его дни сочтены.

Фини перешел из гостиной в смежную с кухней столовую, включил свет, и я отошел подальше от приоткрытой двери.

На пороге двери, ведущей в коридор, появился второй помощник. Я раньше не видел этого человека. Мне казалось, что я знаю всех полицейских в городе, но, видимо, те, кто тайно финансировал уивернских мудрецов, подбросили деньжат на подкрепление.

– Нашли несколько коробок с патронами, – сказал новенький. – Оружия нет.

Мануэль окликнул Фрэнка. Тот подошел к двери в столовую и спросил:

– Да, шеф?

– Мы закончили, – сказал Мануэль.

Фини был разочарован, но новичок тут же вышел в коридор и направился к выходу.

С пугающей скоростью Мануэль метнулся к Бобби и размахнулся, метя дубинкой в его голову. Но Бобби так же молниеносно пригнулся. Дубинка свистнула в воздухе и громко ударилась о бок холодильника.

Бобби тут же выпрямился, прильнул к Мануэлю, и сначала мне в голову пришла дикая мысль, что они обнимаются. Но затем я увидел блеск ножа для разделки мяса, острие которого было приставлено к горлу шефа полиции.

Новенький бегом вернулся на кухню, и они с Фини выхватили револьверы, держа их двумя руками.

– Назад, – приказал Мануэль своим помощникам.

Он и сам слегка отпрянул, стараясь держаться подальше от кончика ножа.

На мгновение мне показалось, что сейчас Бобби вонзит в него все длинное лезвие, но я слишком хорошо знал своего Друга.

Помощники осторожно отступили на пару шагов и опустили револьверы, но не убрали их в кобуры.

Луч света, проникавший сквозь дверь столовой, освещал лицо Мануэля лучше, чем мне хотелось бы. Оно разрывалось от гнева; еще больший гнев сшивал его куски воедино, но швы были слишком тугими, что придавало лицу Мануэля странное выражение. Глаза выпучились, причем левый глаз больше правого; ноздри раздулись; левая часть рта превратилась в щель, а правый уголок приподнялся в ухмылке, как на портрете Пикассо периода увлечения геометрическими фигурами, не связанными друг с другом. Кожа Мануэля больше не была смуглой, но приобрела цвет окорока, слишком долго пробывшего в коптильне: багрово-красный со следами крови и горького черного дыма.

Издевательских реплик Бобби было недостаточно, чтобы привести Мануэля в такую лютую ярость. Эта ярость была направлена на меня. Но поскольку Мануэль не мог ударить меня после стольких лет дружбы, он хотел причинить боль Бобби, чтобы сделать больно мне. Очевидно, часть этой ярости была вызвана гневом на самого себя за измену своим принципам и на бога за смерть Кармелиты от родов шестнадцать лет назад и болезнь Тоби.

Я чувствовал – нет, знал, – что часть этой ярости (в чем Мануэль не дерзнул бы признаться даже самому себе) направлена на Тоби, милого Тоби. Мануэль беззаветно любил сына, но Тоби страшно затруднял ему жизнь. Не зря говорят, что любовь – это обоюдоострый меч. Любовь может сшивать сердечные раны, соединять души, но может резать в кровь, ранить и убивать.

Мануэль пытался овладеть собой, зная, что мы смотрим на него, но проиграл битву. Боковая стенка холодильника была покорежена ударом дубинки, однако этого было слишком мало, чтобы он почувствовал удовлетворение и разрядил душившую его злобу. Пару минут назад я считал, что вот-вот взорвется Бобби, но взорвался Мануэль. Его ярость направилась не на Бобби, не на меня., а на стеклянные дверцы горки. Он выбил их дубинкой, а затем смел с полок любимый вустерский фарфоровый сервиз моей матери. Чашки, блюдца, хлебная доска, десертные тарелки, салатница, масленка, сахарница и молочник с грохотом полетели на пол. Фарфоровая шрапнель барабанила по раковине и ножкам стульев. Рядом с горкой стояла микроволновая печь. Мануэль ударил по ней дубинкой раз, другой, третий, четвертый, но смотровое окошко, сделанное из твердой пластмассы, не разбилось. От удара печь включилась, заработал таймер; если бы мы предвидели это и запаслись пакетом «Реденбахера», к тому моменту, когда Мануэль выпустил пар, мы могли бы полакомиться готовой воздушной кукурузой. Затем Мануэль сбросил с плиты металлический чайник, схватил тостер и с маниакальной энергией видеозлодея из компьютерной игры швырнул его на пол, по которому еще со звоном катился чайник. Он пнул тостер ногой; тот полетел в угол, подвывая, как испуганный щенок, и таща за собой шнур, похожий на хвостик. И только тут Мануэль пришел в себя.

Он стоял посреди кухни, ссутулив плечи и нагнув голову. Веки Мануэля были тяжелыми, словно он только что очнулся после долгого сна, рот сжался, дыхание стало хриплым. Он озирался вокруг так, будто был сбит с толку, и напоминал быка, гадающего, куда подевался этот проклятый красный плащ.

Став свидетелем приступа разрушительной злобы, я ждал, что увижу в глазах Мануэля демонический желтый блеск, но не заметил ничего подобного. В его взгляде читались лишь гнев, ошеломление, тоска и печаль. Если он и «превращался» в нечто меньшее, чем человек, то еще не зашел так далеко, чтобы его выдавало животное сверкание глаз.

Глаза безымянного помощника, с опаской следившего за происходящим, были черными, как окна в заброшенном доме, но глаза Фрэнка Фини горели, словно у святочной тыквы с фонарем внутри, и были полны угрозы. Хотя этот блеск был непостоянным, приходил, уходил и приходил снова, читавшаяся во взгляде дикость светилась, как маяк. Сзади Фини освещала горевшая в столовой свеча; лицо находилось в тени, но глаза сверкали так, словно свет проходил через его череп и вырывался из глазниц.

Я боялся, что учиненный Мануэлем погром может заразить его подчиненных, что «превращаются» все трое и что у них вот-вот начнется припадок безумия. Тогда мы с Бобби оказались бы в окружении стаи созданных с помощью высоких технологий кровожадных вервольфов. А так как мы сдуру не догадались заранее обзавестись магическими ожерельями или серебряными пулями, нам пришлось бы обороняться с помощью потускневшего тяжелого чайного сервиза моей матери, вынув его из стоявшей в чулане коробки и для повышения убойной силы отполировав мягкой тряпочкой с препаратом «Райт».