Я написал это название на ярлыке и сунул кассету в пустое гнездо полки, на которой Саша хранила свои композиции. Тут было несколько десятков таких кассет.

– Брат, – сказал Бобби, – если понадобится, ты отрубишь мне голову?

– С удовольствием.

– Тогда подожди, пока я не попрошу.

– Конечно. А ты мне?

– Только скажи. Чик – и готово.

– Пока что я чувствую трепет только в животе.

– Думаю, что в данных обстоятельствах это нормально. Я услышал громкий щелчок, несколько щелчков потише, а затем безошибочно узнаваемый скрип двери черного хода.

Бобби захлопал глазами.

– Саша?

Я прошел в освещенную свечами кухню, увидел Мануэля Рамиреса в форме и понял, что эти звуки издавал полицейский пистолет-отмычка. Мануэль стоял у кухонного стола и сверху вниз смотрел на мой 9-миллиметровый «глок». Он увидел его сразу, несмотря на недостаток света. Я положил пистолет на стол, когда Бобби огорошил меня вестью о похищении Венди Дульсинеи.

– Дверь была заперта, – сказал я Мануэлю, когда следом за мной на кухню вошел Бобби.

– Ага, – сказал Мануэль и показал на «глок». – Ты купил его законным путем?

– Это сделал отец.

– Твой отец был преподавателем литературы.

– Это опасная профессия.

– И где он его купил? – спросил Мануэль, беря пистолет.

– В магазине «Оружие Тора».

– У тебя есть разрешение?

– Будет.

– Это уже не имеет значения.

Тут открылась дверь кухни, выходившая в коридор первого этажа. На пороге стоял Фрэнк Фини, один из помощников Мануэля. На мгновение мне показалось, что его глаза подернуты желтым, как занавески на окнах, за которыми горит свет, но этот блеск исчез прежде, чем я успел убедиться в его реальности.

– В джипе Хэллоуэя найдено ружье и пистолет 38-го калибра, – доложил Фини.

– Вы что, парни, из правых экстремистов? – спросил Мануэль.

– Мы из кружка любителей литературы, – ответил Бобби. – У вас есть ордер на обыск?

– Оторви кусок бумажного полотенца, и я тебе его выпишу, – сказал шеф полиции.

За спиной Фини, в другом конце коридора, стоял второй помощник. Его фигура смутно вырисовывалась на фоне цветного витража. Полумрак мешал мне узнать этого человека.

– Как ты сюда попал? – спросил я. Мануэль смерил меня долгим взглядом, напоминая, что он больше мне не друг.

– Что здесь происходит?

– Грубейшее нарушение твоих гражданских прав, – ответил Мануэль с улыбкой, напоминавшей рану от стилета, торчащего в животе трупа.

Фрэнк Фини был похож на ядовитую змею без клыков. Но клыки ему не требовались: он источал яд каждой порой своего тела. Его глаза были холодными, точными глазами гадюки, рот – щелью. Если бы из него показался раздвоенный язык, это не удивило бы даже того, кто видел его впервые в жизни. Еще до катастрофы в Уиверне Фини считался паршивой овцой в полицейском стаде и до сих пор оставался таким.

– Шеф, хотите, чтобы мы обыскали дом? – спросил он Мануэля.

– Ага. Но не устраивай погрома. Видишь ли, мистер Сноу месяц назад потерял отца. Теперь он круглый сирота. Давай окажем ему снисхождение.

Улыбаясь так, словно увидел вкусную мышку или птичье яйцо, которое могло бы удовлетворить аппетит рептилии, Фини повернулся и затопал по коридору к другому помощнику.

– Мы конфискуем все огнестрельное оружие, – сказал мне Мануэль.

– Это законно приобретенное оружие. С его помощью не совершалось никаких преступлений. Вы не имеете права отбирать его, – запротестовал я. – Я знаю свои права, предусмотренные Второй поправкой к Конституции.

Мануэль сказал Бобби:

– Ты тоже думаешь, что я нарушаю закон?

– Ты можешь делать все, что хочешь, – ответил Бобби.

– Твой свихнувшийся на серфинге дружок умнее, чем кажется, – сказал мне Мануэль.

Пытаясь проверить, насколько Мануэль владеет собой, и определить, есть ли предел чинимому полицией беззаконию, Бобби добавил:

– Любой урод и псих со значком всегда может делать, что он хочет.

– Точно, – согласился Мануэль.

Мануэль Рамирес – никак не урод и не псих – на восемь сантиметров ниже, на пятнадцать килограммов тяжелее и на двенадцать лет старше меня. В нем очень много испанского: он любит кантри, а я рок-н-ролл; он говорит по-испански, итальянски и английски, в то время как я знаю только английский и несколько латинских поговорок; он интересуется политикой, а я считаю ее делом скучным и грязным; он прекрасно готовит, а я умею только есть. Несмотря на эти и многие другие различия, оба мы любили жизнь, людей, и это делало нас друзьями.

Он много лет был патрульным полицейским, королем ночи, но когда месяц назад погиб шеф полиции Льюис Стивенсон, Мануэль занял его место. В том ночном мире, где мы встретились, Мануэль был светлой личностью, хорошим копом и хорошим человеком. Однако в последнее время Мунлайт-Бей изменился, и хотя теперь Мануэль работал днем, он продал душу ночи и стал не таким, каким был прежде.

– Здесь есть еще кто-нибудь? – спросил он.

– Нет. Я слышал голоса в холле, а затем шаги по лестнице.

– Я получил твое сообщение, – сказал мне Мануэль. – Номер машины. Я кивнул.

– Вчера вечером у Лилли Уинг была Саша Гуделл.

– Может, это была вечеринка с секс-массажерами, – сказал я.

Мануэль вынул из «глока» обойму и сказал:

– Вы оба появились там перед рассветом. Припарковались у гаража и вошли с черного хода.

– Нам тоже понадобились массажеры, – сказал Бобби.

– Где вы были всю ночь?

– Изучали каталоги массажеров, – буркнул я.

– Ты разочаровываешь меня, Крис.

– Ты думал, что меня больше интересуют резиновые куклы для секса?

Мануэль ответил:

– Я не знал, что ты подался в гомики.

– Я человек многосторонний.

Другие ответы на его вопросы были бы расценены как проявление страха, а этого было бы достаточно, чтобы с тобой начали обращаться как с преступником. Мы оба знали, что в силу известных причин чрезвычайное положение никогда не будет объявлено, и хотя вряд ли высшие инстанции призвали бы Мануэля и его подручных к ответу, Рамирес не мог быть уверен, что его противозаконные действия останутся без последствий. Кроме того, он не был бездушным формалистом и еще сохранял остатки совести. Насмешливые реплики, которые отпускали мы с Бобби, должны были напомнить Мануэлю, что его методы незаконны и что, если он начнет давить на нас, мы будем сопротивляться.