Гораздо более понятным (и до сих пор актуальным) использованием трупов в практике Майстера Франца было вскрытие их для анатомических исследований[433]. Леонардо да Винчи (1452–1519) и Микеланджело (1475–1564) задолго до того испрашивали тела казненных для этой цели, разрешенной папой Сикстом IV еще в 1482 году. Но медицинский интерес к вскрытию не исчезал вплоть до публикации рисунков Андреаса Везалия (1514–1564) в труде De Humani Corporis Fabrica («О строении человеческого тела», 1543). Изящные иллюстрации с подробными комментариями, приведенные в труде 28-летнего врача, демонстрировали работу скелета, нервной и мышечной системы, а также внутренних органов и произвели фурор в сообществе медиков. Практически сразу медицинские факультеты по всей Европе начали посвящать анатомии лекции и открывать анатомические кафедры под впечатлением от исследований Везалия и других первопроходцев, показавших, что многое из того, чему они учили до этого момента – в основном знания, происходящие от греческого врача II века н.э. Галена, – было неточным или вовсе неверным. Спустя столетие уже 11 немецких университетов, в числе которых и Альтдорфский университет под Нюрнбергом, обзавелись своими анатомическими театрами, и практика медицинского вскрытия стала повсеместной[434].

Соответственно, спрос на трупы казненных преступников неуклонно рос на протяжении всей жизни Майстера Франца. К началу XVII века торговля человеческими телами и их частями достигла лихорадочной активности. Вскоре после смерти Шмидта граждане и городские советники Мюнхена были шокированы, узнав, что новый палач с подходящим именем Мартин Ляйхнам («труп»), перед тем как передать тело обезглавленной детоубийцы ее родителям для христианского захоронения, распродал его отдельные части, включая сердце, которое было измельчено в целебный порошок[435]. Студенты-медики из Альтдорфского университета, по-видимому, всегда спрашивали разрешения Франца или его преемников, прежде чем забирать тела казненных, но их менее щепетильные сверстники в других местах часто устраивали несанкционированные ночные рейды на кладбища и места казни. Самым известным похитителем тел в империи был, несомненно, профессор Вернер Рольфинк (1599–1673), чья любовь к ограблению местных виселиц стала причиной того, что его студенты-медики из Йенского университета придумали в его честь новый глагол – «рольфинчать»[436].

Мышечная система человека на одной из почти 200 подробных иллюстраций в «De Humani Corporis Fabrica» Везалия (1543). Обратите внимание, что даже авторитетный эксперт использует недавно повешенного преступника в качестве модели для рисунка

Глубокий интерес самого Майстера Франца к сугубо научному препарированию тел был редким явлением среди палачей, и это еще раз свидетельствует о его больших амбициях в медицине. С 1548 года городской совет Нюрнберга давал право «рассекать бедных казненных жертв» лишь нескольким врачам, к тому же обязательно «в присутствии людей». За три года до прибытия Франца Шмидта в Нюрнберг доктору Фолькеру Койтеру было разрешено анатомировать двух воров, отдав жир палачу для его медикаментов[437]. Это традиционное разделение труда при использовании тела, вероятно, имели в виду городские советники, когда в июле 1578 года удовлетворили просьбу нового палача «разрезать обезглавленные тела и брать то, что ему полезно для его медицинской практики»[438]. В дневниковой записи о том, как он обошелся с телом обезглавленного разбойника Хайнца Горссна (он же Ленивый Хайнц), 24-летний Франц педантично сообщает: «Потом я разрезал [тело]»[439]. Шмидт редко использовал это личное местоимение в своем дневнике, поэтому очевидно, что здесь молодой палач хотел запечатлеть персональное достижение. Он описывает всего три аналогичных случая – в 1581, 1584 и 1590 годах, и в последнем из них уже употребляет слова «рассечь (adominirt)» и «препарировать». Можно было бы предположить, что Франц прибег к более строгому языку анатомии, чтобы описать собственные опыты по расчленению тел, если бы не факт, что те же самые слова он использовал и позднее, в 1594 году, передавая тело вора Михеля Кнюттеля местному врачу, доктору Песслеру, для полного посмертного вскрытия. Другими словами, его интерес заключался не только в извлечении пригодных частей тела, но и в изучении самой анатомии человека – так же как и интерес любого другого врача[440].

Фолькер Койтер (1534–1576), городской врач Нюрнберга. Койтер, как и его преемник Иоахим Камерарий-мл. (1534–1598), был энтузиастом анатомии, в какой-то момент даже временно изгнанным из города из-за разграбления могилы (1569 г.)

Конечно, возможности открытий, которые мог совершить анатом-любитель, были существенно ограниченны, даже если подспорьем ему служили популярные версии работы Везалия и собственный врачебный опыт, не говоря уже о надежных поставках свежих трупов. Любопытство Франца к анатомии человека было сформировано временем, в которое он жил, – эпохой, когда большинство дилетантов было очаровано странностями и аномалиями, но не пыталось организовать свои наблюдения в какую-либо теоретическую систему или просто не подозревало о ней. Это стремление было оставлено естествоиспытателям и богословам. Систематическое изучение палачом тел своих жертв, как и интерес к их характеру, также не проявляется в его дневнике вплоть до второй половины жизни. Например, в ранние годы Франц мог заметить, что два брата и их подельник были «тремя сильными молодыми ворами», или мимоходом добавить, что казненный разбойник «был однорук»[441]. Мы также узнаем, что цирюльник Бальтазар Шерль «был маленьким человеком, имел горб спереди и сзади» и что у нищенки Элизабет Росснерин была «кривая шея»[442]. Годы спустя он пишет со скрупулезной «точностью» любителя, что обезглавленный вор Георг Праун (он же Георг Штырь) «имел шею длиной в две пяди и обхватом в две ладони» (примерно 45 (!) на 20 сантиметров), что Лоренц Демер (он же Долговязый Фермер) был «ростом на два пальца ниже трех элей» (примерно 223 сантиметра) и что у выпоротого Симона Штарка «было 92 оспины» – все эти параметры могли быть установлены только после тщательного посмертного осмотра[443]. Единственным случаем, когда дух научной объективности покинул Майстера Франца, стало обезглавливание вора Георга Прауна, «когда его голова повернулась несколько раз [на камне], как будто желая посмотреть на случившееся, и язык шевелился, и рот открывался, как будто он хотел говорить, на протяжении доброй половины четверти часа. Никогда я не видел подобного»[444]. Как и большинство хронистов раннего Нового времени, изумленный палач не предлагает объяснений, но лишь фиксирует чудо, достойное быть описанным.