Решительный ответ правительства Нюрнберга на первое же серьезное столкновение города с одержимостью ведьмами получил всецелую поддержку палача. Учитывая распространенное мнение о связи палачей с темными искусствами, у Франца Шмидта была своя особая мотивация к тому, чтобы увидеть наказание такого авторитетного коллеги-профессионала. То, что Штиглер «заведомо несправедливо оболгал женщин», принесло ему еще большее презрение чувствительного к клевете Майстера Франца. Нюрнбергский палач, похоже, разделял в целом настороженное отношение своих начальников к обвинениям в колдовстве, а также их глубокий страх перед беспорядками и беззаконием, которые неизбежно пришли бы следом. Вероятно, с удивлением и отвращением он наблюдал за массовыми судебными процессами и сжиганиями ведьм во франконской сельской местности, по которой когда-то путешествовал подмастерьем. Как и Штиглер, Франц знал из своего опыта в Бамберге о методах охотников на ведьм, а также о ненадежности показаний, выбитых руками опытных мучителей. Ключевая роль профессионального палача в подобных разбирательствах по ложным обвинениям, должно быть, казалась ему неприятной и даже постыдной.

В течение следующих двух десятилетий магистрат Нюрнберга продолжал стойко сопротивляться панике, охватившей соседние территории. Менее чем через 18 месяцев после казни Штиглера одна ведьма в маркграфстве Ансбах под пытками показала на двух пожилых женщин из деревень, находящихся под юрисдикцией Нюрнберга, и они были заключены под стражу. Однако кропотливое расследование обоих случаев нюрнбергскими юристами не выявило достаточных оснований для пыток, и обвинения были сняты. Получив дополнительное свидетельство Майстера Франца о том, что обе женщины вряд ли перенесут физическое воздействие в силу преклонного возраста, городской совет снял с них все обвинения. В следующем году, когда власти маркграфства узнали о сокрытом самоубийстве предполагаемой ведьмы из Фюрта (но произошедшем на территории их судебного округа), они не только потребовали эксгумировать и сжечь тело женщины, но и конфисковать все имущество ее семьи. Стремясь избежать паники, юристы Нюрнберга возразили, что ни обвинения, ни характер смерти в данном случае не могут быть окончательно установлены, и, таким образом, продолжали поддерживать безутешного вдовца и его сына на протяжении нескольких юридических атак со стороны маркграфства. В течение ряда последующих лет совет освободил трех мужчин из Альтдорфа, конфисковав их «магические книги и колоды карт», и двух старух, обвиненных в колдовском целительстве. Единственный, кто был наказан в такого рода делах, – лжесвидетель Ганс Ресснер, повторивший ошибку Фридриха Штиглера и распространявший ложные слухи и обвинения в колдовстве, хотя, в отличие от своего предшественника, он отделался заключением в колодки и пожизненным изгнанием (под угрозой казни в случае возвращения)[453].

Ни Майстер Франц, ни его начальство не отрицали эффективность магии как таковой, но их внимание сосредоточивалось на том, использовалась ли она в сочетании с вредоносными действиями под общим названием «малефиции»[454]. Шмидт бесстрастно отмечает, что Георг Карл Ламбрехт – последний бедный грешник, которого он казнил, – «также занимался магическими заклинаниями», но, поскольку не было установлено факта совершения малефициев, то колдовство не упомянули в официальном вердикте[455]. Он находит существенным, что Кунрад Цвикельшпергер, который «совершал разврат» с замужней Барбарой Вагнерин, «дал 2 флорина старой колдунье, чтоб она смогла сделать так, что [муж Вагнерин] будет зарезан, пришиблен или утоплен». Однако окончательный приговор Цвикельшпергеру основан на более убедительных доказательствах: он неоднократно убеждал любовницу отравить ее мужа, а параллельно с этим спал с ее матерью и тремя сестрами[456]. Часто Франц упоминает «колдовские» проклятия, чтобы показать характер и мотив последующих насильственных действий: молодой живодер публично «проклинает» своего коварного компаньона, «чтобы тот тотчас умер»; деревенский хулиган угрожает своим соседям, что «он дотла сожжет их дом, [а потом] отрежет их руки и спрячет их у себя за пазухой»[457]. Предвосхищая выводы исторических антропологов, сделанные столетия спустя, Франц признавал, что такие проклятия и угрозы часто представляли собой пустой блеф бессильных. Когда арестованная воровка Анна Пергменнин пригрозила, что она «вслед за старой ведьмой, вязавшей метлы, улетит верхом на вилах», Франц сардонически добавляет: «…но ничего не произошло»[458]. Он явно допускал возможность колдовства, и это отличает его скептицизм от нашего, но в плане невозмутимости перед лицом истерической охоты на ведьм наши восприятия схожи.

Другое сходство взглядов Франца Шмидта, а именно со взглядами современного ему врача Иоганна Вейера, позволяет сделать предположение, что палач был прямо или косвенно знаком с книгой последнего «О кознях демонов» (De Praestigiis Daemonarum), первое немецкое издание которой датируется 1567 годом. Будучи одним из первых наиболее известных (а значит, и поносимых) противников охоты на ведьм, Вейер тоже полностью не исключал действенность магии, но одновременно с этим утверждал, что подавляющее большинство самопровозглашенных ведьм занимались либо самообманом, либо явным мошенничеством. Остальные были преднамеренными отравителями, что само по себе являлось серьезным преступлением. Как и их современник Мишель Монтень, Вейер и Майстер Франц демонстрировали глубокое понимание того воздействия, которое эмоции могут оказывать на человеческое воображение – это касалось и мнимых жертв, и мнимых преступников.

Конечно, Майстер Франц признавал подлинность психологических мук некоторых бедных грешников, которые, представ перед ним, обвиняли сами себя в том, что попали в дьявольские путы. Во время своего заключения в Яме «вор Георг Прюкнер выдал, что он получил от ночного сторожа в Крайнберге что-то против ран, что он должен съесть, поклявшись взамен, однако, никогда больше не думать о Боге и не молиться Ему – что он и сделал и предал себя дьяволу. Он пытался вырваться из Ямы и в самом деле вел себя безумно, как если бы злой дух мучил его». Рассудительные слова палача «в самом деле… как если бы…» выражают одновременно его признание дьявольской силы и собственное убеждение в том, что Прюкнер просто бредил. Ни Франц, ни его коллега-капеллан, магистр Мюллер, который жаловался, что не спит по ночам в своем доме в двух кварталах ходьбы от Ямы из-за неистовых воплей Прюкнера, не рассматривали его как истинного последователя Сатаны, и оба согласились с тем, что он «[в конце] вел себя по-христиански»[459]. Другими словами, Шмидт считал, что духовные искусы дьявола могут действовать на слабый разум, даже если шабаши ведьм во плоти и оставались чистой фантазией. Другой беспокойный заключенный, вор Линхард Шварц, безуспешно пытался покончить с собой в тюрьме сначала с помощью ножа, а затем повесившись на собственной разорванной рубашке, пока «голос разговаривал с ним, хотя он никого и не видел, говоря ему, что если он ему поддастся, то он скоро ему поможет». Майстер Франц многозначительно добавляет, что «он ударился в раскаяние, но, если бы голос зазвучал снова, это [самоубийство] могло бы [так или иначе] произойти»[460]. По поводу источника голоса или его реальности палач хранит молчание.