– Бедный ребенок, – прошептала Мария Игнатьевна,развернулась и быстро пошла к корпусу.

Я знала, что тетрадь надо вернуть отцу, но не сделала этого.Не захотела объяснять, как она оказалась у меня, впрочем, была еще причина.

– Идем, – позвала я Тимура.

– У девчонки был друг, отцу это не нравилось, и онотправил ее в психушку? – задал вопрос Тимур, садясь в машину. – Атеперь рвет на себе волосы?

– Если верить учителям, друга у Вики не было.

– Они мало что знают о своих учениках.

И вновь перед глазами возникла Вика, девочка с косичками,которая обещала стать красавицей, она сидит и торопливо пишет в тетрадь строчказа строчкой «Я люблю тебя». Крик о помощи, которого никто не услышал.

Утром я появилась на работе раньше обычного. Тетрадь Викилежала на моем столе, и взгляд то и дело возвращался к ней. Может, поэтому ядумала только об этой девочке, шагнувшей в пустоту?

Корзухин числился в VIP-персонах, и я не сомневалась:вскрытие проведут быстро. И хотела знать результаты. Фельцман утверждал, чтовсе лечение состояло в свежем воздухе, спокойной обстановке и безобидныхвитаминах. Так ли это или его вчерашнее бормотание о тяжелом ударе имееткакую-то причину?

С трудом дождавшись одиннадцати часов, я позвонила Валерке.

– Ну, и что ты от меня хочешь? – весело спросилон.

– Слышал, что произошло в клинике Фельцмана?

– Еще бы.

– Хотелось бы знать результаты вскрытия.

– Так кто ж тебе откажет? Ты у нас…

– Я у вас, а ты у меня, можно сказать, единственнаянадежда. Я хочу знать не то, что напишут в акте, а то, что есть вдействительности.

– А это две большие разницы? – удивился Валера.

– Не знаю, но надеюсь узнать. И надежды эти возлагаю натебя, мой бесценный друг.

– Я проникся. Сейчас метнусь. И с блеском выполнюзадание. С тебя, как обычно, поллитра.

В ожидании его звонка я собралась навестить приболевшегоДергачева, но сообразила, что визит в областную больницу, где он находится,придется отложить часов до четырех, когда гражданам предписано посещатьбольных.

Пока я размышляла, что полезного могу сделать, позвонилаРитка.

– Ольга Сергеевна, соединяю с ИгоремНиколаевичем. – Официозом подруга страдала только в случае, если Деднависал над ее душой. Через мгновение я услышала родной голос:

– Что у вас вчера произошло?

Разумеется, я могла прикинуться, что не поняла вопроса, носмысла в этом не увидела. Оттого ответила сразу:

– Ночью погибла Вика Корзухина. Мне позвонили, яприехала и у трупа столкнулась с ее отцом. Он решил, что я виновата в гибелидевочки, о чем мне и сообщил.

– Ты виновата? – то ли уточняя, то ли удивляясь,спросил Дед.

– Задай вопрос полегче. В любом случае мне очень жаль…

– Вот и скажи ему об этом. Он сейчас у меня. Давай,давай, мы ждем.

Я повесила трубку и выругалась. Способность Деда представитьдело так, точно он в нем ни ухом, ни рылом, а напортачили, как всегда, олухи-подчиненные,неизменно меня поражала, а временами вызывала буйный восторг. Вот как сейчас.

– Иезуит, – пробормотала я себе в утешение иотправилась к работодателю.

Ритка, испуганно поглядывая из-за компьютера, делала тайныезнаки, но смысла их я не поняла и открыла заветную дверь. Дед сидел на диване,что могло означать только одно: беседа была неформальной и доверительной.Корзухин замер возле окна, в точности так, как любил делать сам Дед в минутыраздражения: руки в карманах брюк, перекатывается с пятки на носок. А я вдругнекстати подумала, что они чем-то похожи. Умеют вызвать симпатию, уважение ивпечатление произвести, конечно, тоже. Красивые мужики, разумеется, не вглянцево-журнальном смысле, хотя и здесь есть чем похвастать. В самом деле, похожи.Корзухин, правда, будет помягче, поуступчивее, видно, не успел поднатореть вполитических битвах. Я прикрыла дверь и сказала:

– Здравствуйте. – Замерла, ожидая дальнейшихуказаний. Дед хмуро посмотрел на меня, перевел взгляд на Корзухина и заговорилспокойно и весомо:

– Володя… – Дед иногда любил придать разговорузадушевность, коли видел в этом выгоду, и обращался к собеседнику по имени.Особо, правда, не баловал, чтоб народ ценил и спешил прослезиться. – Я быхотел разрешить все возможные недоразумения. Интерес к тебе и в том числе ктвоей личной жизни вполне объясним: те, кто рассчитывает на тебя, должны бытьуверены… в общем, чем скорее ты поймешь, что у публичности есть своиотрицательные стороны, тем лучше. И эти самые стороны следует принимать без излишнейнервозности. Возможно, Ольга Сергеевна слегка перестаралась, но ею руководиложелание помочь тебе и уж никак…

Вот еще одна черта Деда: начнет болтать и непременноувлечется. Наговорит с три короба, но при этом ровным счетом ничего не скажетпо существу. Но на этот раз Дед был не в ударе и быстро закончил своюимпровизированную речь, потом посмотрел на меня и кивнул на Корзухина.

– Владимир Сергеевич, – сказала я, кашлянула,пытаясь избавиться от чувства неловкости, а еще раскаяния, – я оченьсожалею, что так получилось. И…

Я думала, он будет стоять, демонстрируя мне свою спину ивряд ли слушая мои дурацкие оправдания. Но он повернулся, смерил меня взглядомс головы до ног и переспросил, отворачиваясь:

– Вы сожалеете?

– Да. И… ваши чувства мне понятны…

– Что вы можете понять? – взорвался он. –Откуда вам знать, что это такое: потерять ребенка?

Удар был ниже пояса. Ладно, заслужила.

– Извините, – поспешила закончить я.

Он опять повернулся, в лице не было злости или неприязни,только боль.

– Я вчера наговорил лишнего… Вы тоже меня… простите.

Он уставился в окно, а Дед махнул мне рукой, мол, топайотсюда. Я вышла, Ритка поднялась со стула и шепнула:

– Чего?

Я молча постучала ребром ладони по своей шее, Ритка закатилаглаза, а я выскочила из приемной.

– И заключили друг друга в братские объятия, –сердито фыркнула я, возвращаясь к себе. – Зачем Деду понадобилась этасцена?