Утром, выходя из подъезда, он бросил взгляд на акации, вокруг цветов жужжали пчёлы. Сами цветы блистая царственными гроздями распространяли сладковатый запах. Улыбнулся. Потом новым мыслям нахмурился: "На какой чёрт нам война?! От гражданской ещё не отошли. Полегло несчитано. Люди не успели посвятить себя чему-то важному в жизни. Разве плохо жить спокойно? А есть ещё и любовь…"

Он стоял у карты развешанной на стене и смотрел на чёрные стрелки подошедшие к самой границе и это не за тысячу вёрст, а рядом, рукой подать. Фашизм у границ, а страна не готова к отражению. Нет техники и обученных кадров. Он закурил и прошёлся по кабинету. Скрип собственных сапог раздражал. Он перенёс пепельницу на подоконник, присел сам. Против воли прислушался к себе. Сердце застыло, как перед бедой. Была самая обыкновенная суббота. Юлия просила прийти пораньше, но не получилось. "Ничего, завтра воскресенье и я проведу его вместе с ней. — Оправдывался Рутковский перед самим собой. — По метеосводкам обещают отличный день. Буду весь выходной на её глазках". Покурив и посмотрев в окно, он решает устроить вылазку на рыбалку силами командного состава с семьями. "А что? По-моему ничего. Посидеть с удочкой на берегу речки, сплошное удовольствие и Юлия рядом. Адуся навряд ли пойдёт, уже большая и вечно в общественных делах". Тут же позвонил Люлю, предупредил. Весь вечер пришлось потратить на обстоятельный разбор вчерашних полевых учений. Собрался выходить из штаба домой, столкнулся с озабоченным начальником штаба. Это удивило его больше всего. Он плохо себя чувствовал и ушёл домой пораньше и вдруг опять тут… Тот с ходу доложил. Телефонограммой предупреждают, что перешёл границу перебежчик и утверждает, что немцы начнут войну рано утром в воскресенье 22 июня. Может провокация, а возможно, что и нет. 22 — е то завтра. О возможной войне не говорили, хотя и чувствовали приближение. Рутковский возвращается в кабинет. Звонит командирам частей, отменяет рыбалку и рассказывает о перебежчике. Жене просто даёт отбой, она волнуется:- "В чём дело?" Рутковский успокаивает:- "Не волнуйся. Люлю, я вечером тебе всё объясню". До ночи просидели в штабе. Подумал: билеты Люлю в кино накрылись. После его возвращения из "крестов" они, заполняя образовавшийся пробел, не пропускали ни одной картины. Смотрели запоем: "Весёлые ребята", "Цирк", "Волга- Волга", "Светлый путь". Одна она, естественно, не пойдёт. Он уже и не предлагал ей этого, зная, что откажется. Подруг близких у неё нет, дружит ровно со всеми. Получается со всеми и ни с кем особо. Это его командировка в "кресты" и плавающее отношение людей к ним тогда повлияли так на неё. Они очень дружны с Адусей, как две сестрички. Кто не знал, так попадал в щекотливое положение, восторженно спрашивая:

— Константин Константинович, это ваши дочери?

— Это мои женщины! — поглядывая на смущённых Аду и Юлию посмеивался он.

Адуся умудрилась вобрать в себя сибирскую красоту своей матери. И у Люлю, и у Ады были тёмные волосы, и их сходство усиливал блеск глаз, правда был сделан реверанс и его польскому роду. Вулкан, а не барышня. Хотя любила побыть иногда и кокеткой, часами смотрелась в зеркало.

Улыбаясь воспоминаниям, он возвращался из штаба домой. После нелёгкого дня захотелось пройтись. Тревоги, донесения и тёплая романтическая ночь не торопили шаг. "Неужели война? Такая мирная ночь. Звёзды, луна всё: как всегда. Не верится, не может быть. Я солдат, а как же Юлия, Ада? Просить, выехать на время, пустое дело. Ни за что не уедет. Только заикнусь, упрётся рогом. Принципиально будет рядом со мной. Лучше молчать и придумать какую-то хитрость, отправив её к родне в Москву". — Он волновался не зря. Баграмян, учившейся с Жуковым и им на курсах и служивший сейчас в Киеве в оперативном штабе, отправив свою семью, намекнул и ему, мол, не тяни и сделай то же самое. Он попробовал, но Юлия наотрез отказалась. Сказала, что если суждено ему встретить врага, то она будет с ним рядом… Прерывая его мысли, обгоняя и звонко смеясь, прошла стайка молодых людей. — "Должно быть, с фильма возвращаются. Подвёл я Люлю. А с войной? Может, пронесёт хотя бы до осени. Ну её к лешему".

Не пронесло. Подняли на рассвете. Услышав тревожную трель полевого телефона, вскочил моментально, не давая ему трезвонить, чтоб не поднял семью. Звонил дежурный офицер. Сообщил о депеше. Он велел принести. Натянув брюки, стал ждать. Замешкался и не успел выйти за порог, посыльный со всей силы принялся охаживать кулаком дверь. Пока выскочил, семья поднялась. Вручили телефонограмму. Всё сразу понял. Торопливо стал собираться. Под ногами металась, с сумасшедшими от страха за него глазами, только что выскользнувшая из гнёздышка их тёплой постельки, Юлия. Адка тёрла спросонья глаза и ничего пока не соображала. Он брился, мылся и одевался, а в голове колотилось: "Вот оно, дождались. Война! Хорошо, что я на свободе, а не в камере. У меня развязаны руки, и я могу бороться. К тому же успел набраться сил сам и подготовить, худо — бедно людей". Чёрт, её ждали все. Мало было военных, кто надеялся, что пронесёт и война не коснётся нас. Однако когда она шагнула к нам полыхнув, это почему-то поразило. Так видно устроен человек, возьми хоть его. Ведь знал, что будет, и не верил, что пронесёт, а где-то в глубине души всё же надеялся, доверяя Сталину, а так же на удачу. Ох, как не хотелось воевать… Юлия вцепилась кулачками в гимнастёрку, заглядывает в глаза. Его сердце холодеет. А вдруг немцы прорвутся в глубь. Это не учения, а война. Причём жестокая. Что будет с ними, узнай немцы, что они жена и дочь советского генерала… Надо что-то придумать, чтоб свернуть её упрямство… И тут в голову пришло сказать: — "Люлю, дорогая, ты отвезёшь Аду к сестре и вернёшься ко мне". Она с недоверием смотрит в его лицо. Он встряхивает её, и просит: — "Люлю, ты заберёшь Аду и сегодня же уедешь. И не мотай головой. Это приказ". Юлия непреклонна: "Нет!" "Это не обсуждается. Выполнишь беспрекословно. Я сказал", — грозно пригрозил он. Юлины глазки округлились. Она никогда, за исключением одного случая, не видела его в чрезмерном возбуждении. Он сдерживать свои чувства умел. Даже когда не выносил боли, терпел. За все годы совместной жизни, он второй раз повысил на неё голос. Значит, перешёл точку кипения и всё серьёзнее не бывает. Смотрит не мигая, губы дрожат. Он прижимает её к себе и гладит, как маленького ребёнка по голове. Сердце рвётся на куски: "Как она справится?" На спину подпрыгивает, пытаясь ухватиться за шею и обнять Ада. Он притягивает их обоих, шепчет, что всё будет хорошо. В какой-то миг, чувствует, как выпрямляется спинка у Люлю. Любящие чёрные угольки смотрят в душу:- "Костик, ты не волнуйся за нас. Мы переживём трудности с Адусей, ведь мы с ней у тебя молодцы. Три года без тебя не прошли даром, мы научились выживать, а тут какой-то месяц всего лишь и вы им покажете почём фунт лиха. Ты воюй и о нас не думай. Опять же, свет не без добрых людей".

Он смотрит и смотрит в её бледное лицо, обрамлённые тёмными от слёз ресницами глаза, стараясь рассмотреть в них золотистые искорки и не находит их. Съела тревога за него. Такого чуда, которое жило в её глазах: печаль, нежность, свет…, он больше ни у кого не встречал. Он как-то не задумывался над тем красива ли она пока они не были женаты. Ему было не до мелочей, он просто не мог жить без неё, хотел её всю. Но потом… он находил её очень красивой. Особенно глаза. Это настоящие ловушки для солнечных лучей. Поймают и искрятся драгоценными камнями. И вот в них застыли льдинки…