добрый, немцев примучивает. Глядишь, получится вбить между нами клин и вывернутся еще раз. Наверное, будь мы врозь, так бы и вышло, но все это было частью общего плана курощения «золотых поясов», несших большие убытки из-за торговой политики Москвы. Да еще Двину отжимают, да еще эта Нарва, да еще псковское епископство!

— Ну что же, — Дима перечитал послание еще раз, — пожалуй, пора! У тебя все готово?

Ну вот незаметно и пришло время делать генеральную ставку. Потому как без Новгорода мы еще долго-о-онько будем трепыхаться, а присоединение оного даст как минимум удвоение доходов бюджета. И это не считая возможностей давления на Ганзу. Но если мы эту ставку продуем… нет, даже думать об этом нельзя.

— Разряды в Белозере и Устюжне, московские полки, тверской князь поддержит, твои от Полоцка, псковичи, можем тупо военной силой принудить.

— Не, мы же договаривались, тихо-мирно, — возразил Дима.

— Сам знаешь — добрым словом и пистолетом.

— Угу. Так, мои людишки надыбали несколько писем, что неревские бояры слали в немцы и свеи. Нашими деньгами — государственная измена в чистом виде.

— А конкретнее?

— Звать на княжение шведского короля или кого из родственников, — Дима передал мне несколько листков на ознакомление.

— Лихо… Ладно, идем дальше. Договор с Ганзой, и заемные письма неревских бояр в Крестовоздвиженском братстве, — выложил я главный наш аргумент.

— Отлично. И мои люди в Новгороде, вполне приличная партия.

— К ним до кучи все мои караваны с пушниной идут с охраной, через месяц в Новгороде до тысячи оружных будет.

— Значит, самое время и нам ехать.

— Может, подождем, пока тебя на княжение не позовут?

— Не-не-не, это вчера было рано, а завтра будет поздно. Ждать нельзя, момент упустим.

И дважды великокняжеский санный поезд двинулся на север. Мы же сюзерены Новгорода, пусть и формально? Вот и едем, каждый со своим двором, как там обернется, еще неизвестно и потому чем больше воев — тем лучше.

Из Твери, где встречали Пасху у Бориса Александровича, разослали приказы по разрядам. Шемякинские занимают Великие Луки и Холм, мои, следом за поездом — Торжок и Волочок. Ушел приказ и Федору Палецкому в Белозерск перенимать Свирь, и в Устюжну и прочие города, посады и остроги — задерживать все новгородские обозы с рухлядью, как еще месяц начали двинские воеводы.

Но чем ближе мы подбирались к вечевому городу, тем больше меня колотил мандраж. Черт его знает, как там выйдет, может, вообще зарежут между делом шильники новгородские.

— Как думаешь, сдюжим? — не выдержал я на валдайском переходе.

— А какие у нас варианты? — флегматично ответил Дима. — Либо мы их, либо они нас.

— Ну да, разногласия по аграрному вопросу, — нервно хохотнул я, — кто кого в землю закопает.

Но как-то осознание что обратной дороги нет, подуспокоило, в конце-то концов, если мы не подгребем Новгород, все прочие усилия пойдут прахом. Не знаю уж, сколько раз мы в пути и на ночевках перебирали заемные грамоты и пересчитывали промосковскую партию, но по всему выходило, что шансы весьма и весьма велики.

А вот цидулки о состоянии дел в торговой республике, наоборот, заставляли дергаться. Ожидаемо воду мутили бояре Неревского конца, имевшие большие владения на Двине, но с каждым днем идея позвать на княжение Шемяку находила все больше сторонников. Раньше еще можно было позвать князя из Литвы, дак теперь из Литвы как раз Шемяка! Просвещенное боярство мыслишку позвать княжить кого из немцев или свеев обсуждало втихомолку, справедливо опасаясь, что простой люд не примет латинян. А когда простой люд сильно против, можно легко отправится башкой вниз с Великого моста!

Для релаксации я взял за правило с утра скакать вперед и потом долго стоять, глядя, как мимо идет великокняжеское войско. Вот димины пикинеры, вот московский городовой полк, вот пищальники — вся пехота на санях, чтобы ноги не бить. Вот дворы князей и бояр, в разномастной одежде и вооружении, вот новые разряды, уже более-менее однородные, вот краса и гордость — пушкари во главе с Басенком и пушки, укутанные точно так же, как и сани с припасом. Вот десятники в зеленых башлыках, вот сотники в синих, вот большие воеводы в красных, и прапорцы у них тоже в цвет. Вокруг шныряли конные разъезды и дозоры на лыжах, князь Оболенский вел, как на войну, сторожась по-взрослому. Нда, тысячи четыре, да охрана караванов, да Димины новгородцы…

Да договор с Ганзой, заключенный по требованию новгородцев. По нему немцы снимали блокаду Нарвы и делали послабления в торговле, а мы обязались снизить цену на русские товары. Учитывая, что именно это мы и задумывали, ганзейцам, хоть и с трудом, но удалось нас «уговорить».

Собственно в Новгород нас не пустили — встали, как и положено князьям, на Городище, выше Торговой стороны по Волхову. Здесь типа все князья стояли, от Рюрика начиная. Ну что же, и нам не зазорно.

В приготовленных к приему княжеских теремах еще не просохли вымытые полы, дворские таскали по лестницам сундуки и справу, обустраивая быт, а я по давней привычке забрался на самую верхотуру, на башню под лемеховой крышей. Там, вдали, верстах в двух-трех по реке, над стенами Детинца сиял золотом шлем Святой Софии, а в другой стороне раскинулся заснеженный Ильмень, должный вот-вот взорваться ледоходом. Стоял, дышал, успокаивался — как оно все обернется…

В город попали на следующий день, показаться, да по обычаю помолиться в старейшем соборе. Ехали плотно, бок о бок, Вакула и Волк чуть позади, дале стена диминых воев — у них опыта побольше, чем у моих.

Проезжали кипящий торг, на котором временами взрывались споры — звать ли Шемяку? Оставить ли все как есть? Порой добро одетые мужики, не бояре и не старосты, вскидывались:

— Глянь, Шемяка! И Василий!

Большая часть скидывала шапки, часть нет.

Скрипели забившимся между плах снегом деревянные мостовые, высились каменные церкви, ставленные иждивением не князей и не бояр, а торговых людей или даже черных, собравших деньги всем концом. Вдоль улиц стояли сверху донизу покрытые узорной резьбой богатые дома такой высоты, что София лишь изредка проглядывала в просветах.

Архиепископ на молебне возгласил, как положено, за великих князей, но потом молча сунул руку для поцелуя и удалился, не дав благословения.

— Доиграется Евфимий, — тяжело заметил Дима.

— Да они все тут доиграются, — закипала во мне боевая злость.

Вернулись из Детинца на Торговую сторону и разделились: Дима отправился по купцам и своим контактам, а я — на Городище, куда вскоре потянулась очередь интересантов.

Первым приехал знакомится Овинов.