уносило туфлю в лоно все более глубокого оврага: сверху прутиком уже не достанешь. Кончилось тем, что бедный принц повис на коряге, буквально между небом и землей: коряга соблаговолила помочь ему спуститься к воде, но зато потом стала издевательски отвергать все его потуги в противоположном направлении.

По части ловкости принцу Пенапью было далеко до Тарзана, до Фанфана-тюльпана, и он повис, как панталоны, предназначенные для просушки. С той, понятно, разницей, что панталоны не страдают, не задыхаются, не возносят к небу молитв… Спасительный сук мог обломиться, тогда принц шлепнулся бы на другую корягу, мокнущую в воде. С нее лениво, но пристально следила за исходом дела змея ржавой окраски… О ужас, ужас!

Несчастного увидел Желтоплюш, когда спустился к ручью с ведерком.

— Эй… что это вы там делаете, сударь?

— Я жду вас, сударь! — вскричал Пенапью, и голос его звенел лучезарной надеждой. — Кого-нибудь жду! Ради гуманности… на помощь!

Желтоплюш уже подбирался к нему, а он все повторял, как заклинание: «Ради гуманности…» Так одержимо повторял, что Желтоплюшу пришлось перебить его:

— Кончайте, сударь, с этой «гуманностью». А то я могу уронить вас… просто от смеха!

В самый критический момент расставания с корягой принц Пенапью, кряхтя и стеная, объявил:

— Вы не от падения меня спасаете, нет… И не от змеи… От гораздо худшего: от разочарования в людях! Дело в том, сударь, что все меня бросили…

— Потом расскажете, потом. Сейчас держитесь за меня крепче!

— О-о-о-ой… Лучше вы за меня: мои пальцы совсем онемели… Вы хватайте меня смелей, сударь… можно за шиворот…

4

Клементина досадовала: неужели нельзя было сначала напоить ее, а уж потом запрягать? Спешили, суетились, ну и сделали наоборот. К тому же Марта, изумленно разглядывающая их нового знакомого, плохо держала ведро, норовила вовсе его отнять: хватит, мол. Но самой Клементине виднее, хватит или нет.

А новый знакомый поглаживал ее тощий круп: всю свою великую благодарность, всю внезапно вспыхнувшую любовь к Желтоплюшу и Марте он не мог поместить в слова — отсюда эти нежности, обращенные к их кобыле. Однако и слов тоже было достаточно, Пенапью прямо-таки захлебывался ими; жалкий, но сияющий, он старался прикрыть свежую прореху на боку своих бархатных штанов и поджимал, как цапля, левую ногу в чулке, поскольку туфлю, увы и ах, унесло все-таки течением. И говорил, говорил…

— Почтеннейшая Марта! Дорогой Желтоплюш! Вот если вы меня спросите: «Принц! Чего вам сейчас хочется больше всего на свете?», я отвечу как на духу: забиться в этот ваш фургон и ехать, ехать, всецело доверяясь вам относительно направления и цели… Потому что я гляжу на вас, восхищенный втройне: вы мои спасители — это раз, вы необъяснимо располагаете к себе — это два, и вы, оказывается, актеры!

— Но из погорелого театра, — вставила Марта.

— Неважно, совершенно неважно! Актеры — это моя слабость. Актеры и музыканты. А если вы намекаете на какие-то неудачи свои, то я знаю причину! Знаю, хотя и не видел еще ни одной вашей сценки. Притупилась чувствительность зрителей — вот причина! Причем это везде и всюду…

— Извините, принц, — вмешался Желтоплюш, уже несколько уставший от него. — Нам пора. Или сюда такие зрители явятся, у которых уж точно все притупилось: стадо кабанов или эти ваши разбойнички… Ну, залезайте.

И он помог пылкому недотепе забраться в фургон, оклеенный рукотворными афишами.

— Там темновато, но к вечеру будет керосиновый фонарь, чтоб не так мрачно… Устроились?

— На этом ящике можно?

— Где брезент? Нет, лучше не надо. В нем, видите ли, едет бо́льшая часть нашей труппы. И наверно, лучшая.

— Виноват… не понял.

— Куклы там, Ваше Высочество.

Потом Желтоплюш отошел к Марте, и они пошептались немного:

— Иди туда, к нему. Я буду править. Он, похоже, единственный мужчина, к которому я не буду тебя ревновать.

— Желтоплюш… а ты веришь, что он принц?

— Конечно. Кто еще может себе позволить быть таким лопухом? — И он взобрался на козлы. — Давай, Марта, ехать, а то не жди покоя, пока не выберемся из этих окаянных мест…

5

Смеркалось.

Из леса наконец выбрались без новых приключений. Лежала впереди проселочная дорога, висел над ней тощий и зябкий месяц.

— А знаете, что это был за лес? — Желтоплюш оглянулся на полог фургона. — И не спрашивайте, дело к ночи — я не скажу, а то люди вы впечатлительные, еще кричать во сне станете…

— Да ты сам вскрикнешь сейчас! — перебила Марта, высунувшись из полога. — Его Высочеству знаешь куда надо? К королю Абидонии! С визитом!

Желтоплюш изменился в лице, но потом решил отшутиться:

— Это как же… в одной туфле?

— Нет, теперь это невозможно, я понимаю, — прозвучал скорбный голос Пенапью. — Но возвращаться в Пенагонию — это же в сто раз дальше? Боже правый, как это все неудачно… нелепо…

— Когда грабят, это чаще всего так и бывает, — заметил Желтоплюш. — Мы с Мартой, Ваше Высочество, тоже не прочь на абидонской земле оказаться: она как-никак моя родина… Да нельзя.

— Почему?

— Недолюбливает родина странствующих артистов, — вместо мужа сказала Марта. С привычной горечью сказала, не собираясь возмущаться. — Если нет письменного разрешения из полиции — и думать не моги ни о каких представлениях… тут же сцапают.

Шатер на повозке протестующе заколыхался с той стороны, где сидел Пенапью:

— Что за порядки? Кто их выдумал?! — Но после паузы он добавил сникшим голосом: — Боюсь, однако, что и у нас такие же… надо будет узнать… Спрошу у папы.

Голова старой Клементины тяжко кивала в такт шагам, будто подтверждая хмурые думы ее пассажиров.

Ни с того ни с сего принц Пенапью взял в полумраке руку Марты и поцеловал ее.

— Что это вдруг, Ваше Высочество? Зачем?

— Вспомнил, как я висел на этой страшной коряге! Мамочки, что со мной было бы, если б не ваш муж… если б не вы оба! Послушайте… неужели я, приглашенный в Абидонию самим королем Крадусом, не выпрошу для вас какую-то глупую полицейскую бумагу? Как же он сможет отказать гостю?

…Точно, точно! Господин Желтоплюш, я решился! Айда в Абидонию! Прямо ко двору! Плевать на то, что в одной туфле… в царапинах… с муравьями в чулке… Даже лучше: сразу видна ваша роль в моей жуткой истории!

Клементина получила команду «тпрру-у!», поданную озадаченным тоном. Остановились.

— А что, Марта, — Желтоплюш всем корпусом повернулся к ним, — вроде бы наш принц дело говорит, а? Как думаешь?

— Я думаю, что Его Высочество — прелесть, — очень искренно сказала Марта. — И что нам