Освальд открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на склонившейся над ним фигуре, и ему это удалось. Увы! Его неожиданная радость сменилась горьким разочарованием. Этим размытым образом оказался его верный старый Росэфал.

Лошадь, склонившись над выпавшим из седла хозяином, своим шершавым языком пыталась привести Освальда в чувство.

Рыцарь отогнал заботливую скотину и оперевшись на локти осмотрелся вокруг. Прекрасная дева, старец и чёрный рыцарь исчезли, словно их и не было здесь. Тогда он взглянул на свою грудь и, не обнаружив на кирасе даже вмятины, понял – всё происшедшее ему попросту пригрезилось.

– Ничего не пригрезилось! – услышал он за спиной и в изумлении оглянулся назад.

За ручьём на камне сидел юноша, одетый в опрятный, расшитый золотом камзол с накинутым на плечи, белым словно снег, развивающимся плащом.

Освальд мог поклясться, что минуту назад там никого не было.

– Ты видел то, что видит каждый человек, перед тем как встретится со своей смертью, – произнёс юноша и совсем обыденно пожал плечами, мол, всего-то ничего.

Освальд, дотянулся до слетевшего во время падения шлема, и, подтянув ближе, пересел с сырой земли на него.

– Я так понимаю, ты и есть моя смерть? – бесстрашно спросил Освальд, и кивнул на белоснежный плащ. – А это уготованный мне саван?

– Нет, ты не угадал, – усмехнулся юноша. – Я, наверное, можно так сказать, предвестник смерти.

Освальд ничего не сказал.

Не дождавшись вопроса, юноша сам пролил свет на происходящее с рыцарем:

– Я, всего-навсего твоя совесть, а дева, старец и рыцарь это твои Любовь, Надежда, ну и Вера.

– Позвольте.

– Это я попросил их подыграть тебе перед смертью, чтобы ты особо не расстраивался, за бестолково растраченные годы, – договорил юноша.

«Как это банально, – подумал Освальд, вспоминая глупый спектакль, разыгранный необычным трио, – банально, глупо и обидно».

Он хотел было возмутиться бессовестным поступком своей (извиняюсь за тавтологию) совести, но передумал и лишь спросил.

– И что всё это должно было означать?

Юноша задумался.

– Не знаю, – признался он после недолгого раздумья. – Они сами так решили.

– Кто?

– Как кто, Вера, Надежда и Любовь.

– Но я так ничего и не понял.

– Вот в чём твоя беда, – произнёс юноша. – Ты прожил долгую жизнь, а так ничего и не понял. А всё ведь ясно и просто.

– Что ясно? Что просто?

– А то, что «Любовь» – эта милая девушка, тот самый нарисованный идеал твоих фантазий, и этот идеал в глубокой скорби, из-за твой душевной слепоты, а немощный старик, это твоя «Надежда» стать «ролэндом», человеком, прославившим делами себя и свою землю. Твоя надежда уже одряхлела, она почти угасла. И если ты глянешь на своё отражение в воде, то поймешь, почему этот старец, как и дева-идеал, показались тебе знакомыми.

Освальд молчал, переваривая слова сказанные, если этот юнец не врал, его же совестью.

– Только не говори что этот чёрный рыцарь моя «Вера», – наконец произнёс Освальд, надеясь, что здесь точно какая-то ошибка.

– Здесь ты прав. Это не твоя «Вера», это вера людей в тебя. С годами их «Вера» превратилась в чёрную ненависть. Этот рыцарь и есть то, что стало с их «Верой». Тебя побаиваются, тебя презирают и ненавидят.

Рыцарь вздрогнул от этих слов словно от пощёчины. Он ведь мечтал совсем о другой «славе».

– Но почему, ведь я им ничего плохого не сделал? – спросил он, нервно подёргивая плечами.

– Но ты не сделал и ничего того, за что тебя можно было уважать и любить людям, – ответила его совесть в белом плаще. – Порой бездействие и безразличие, порождает большую ненависть, чем самое гнусное преступление.

– Но почему?!!

– За преступление всегда приходит расплата. Если вора или убийцу не найдут и не повешают, то он будет всю жизнь скрываться от людей, бояться каждого шороха за спиной, вести такой образ жизни, которому не позавидуют и шакалы, и в конце-концов его же совесть сожжёт его сердце и разум, – слова юноши, словно гвозди вбивались в сердце Освальда. – А безразличие, как таковое, преступлением не считается. Всадника благородных кровей, оставившего в ночи, на дороге усталого путника-простолюдина, возможно на растерзание зверю, хотя до ближайшего постоялого двора каких-то десять миль, – иронично ухмыльнулся юноша, – такого всадника не станет карать даже самый справедливый король. А что людская молва, так пусть себе шепчутся за спиной, от этого жизни не лишаются. Вот только совесть.

– Знаю, знаю, – поднял Освальд руку в стальной перчатке. – Только совесть сожжёт и его сердце и разум.

– Ну, не совсем. Здесь я могу только подсказать, но есть ещё Высший суд и судить тебя будут не продажные судьи, из числа людей. Там уже решат гореть тебе или нет.

– Но, похоже, что ты уже начал сжигать мой разум: эти видения, помутнение сознания.

– Да нет же, всё совсем не так! – юноша поспешил разъяснить, в чём собственно дело. – Ты действительно задремал и твой конь тоже, вот вы и сбились с проторённой дороги, заехали в чащу, где ты и был выбит веткой из седла. Твои преклонные лета и подвигли меня на мысль о скорой кончине. Сверзнуться с лошади головой о камень, такой удар не каждый смог бы перенести, даже из молодых и здоровых рыцарей. Вот ты и увидел, что увидел.

– Этот глупый спектакль?

– Да, пусть будет глупый, – согласился юноша. – Но обычно в такие роковые моменты человеку показывают какие-нибудь запоминающиеся моменты из его жизни, чтобы сделать ему приятное. Оттого и говорят, что перед смертью вся жизнь перед глазами пролетает, хотя на самом деле всего несколько отрывков. У тебя же в жизни не было ничего запоминающегося, поэтому они и придумали этот сюжет. По нему ты должен был одолеть своего чёрного рыцаря и найдя, наконец, даму сердца, со спокойной душой (извиняюсь за ещё одну тавтологию) отдать богу душу на рассмотрение.

– И почему этого не случилось? – спросил Освальд, вспоминая почти настоящий удар копьём в грудь. – Опять я что-то не так сделал?

Юноша усмехнулся, услышав лёгкую иронию в словах рыцаря.

Возможно, он не ошибался в нём, и ещё не всё потеряно.

– Ты будешь смеяться, – тоже иронизируя, ответил юноша. – Но сегодня просто не твой день. Смерть по видимому предоставила тебе ещё один шанс.

– Как мило с её стороны, продлить моё ничтожное существование, – криво усмехнулся старый Освальд.

– Отнюдь, – ответила его совесть. – Тебе просто даётся редкий шанс выполнить одиннадцатую заповедь, если не хочешь гореть в аду, за свои былые «подвиги» безразличия.

Рыцарь с сомнением посмотрел на юношу. Возможно его удар головой о камень (спасибо ржавому шлему, смягчившему удар) как-то отразился и на ожившей, то ли на самом деле, то ли в его сознании, совести.