Наоборот, если с какой-нибудь целью стараются скрыть волнение, то прибегают к совершенно противоположным приемам.

Прежде всего, является стремление ограничить область мимики, при этом, естественно, начинают с таких мускулов, которые быстрее и легче всего подчиняются нашей воли. Прежде всего, стало быть, приостанавливают движения ног, рук, туловища, шеи. По мере того как возрастает умеряющее действие мозговых полушарий, мимическое поле все более и более суживается, так что прекращаются даже движения мышц рта и щек, пока, наконец, выражение не очутится в границах той последней территории, которая во все времена и на всех языках недаром называлась зеркалом души.

Именно в области глаз происходит решительная битва; они представляют собою последнюю крепость, где выражение сосредоточивает все свои силы и часто остается победителем, хотя бы оно уже покинуло все остальные области мимики. Толпа, которая смотрит на вещи поверхностно, скажет теперь, что волнение прошло, или что его вовсе не было, и скажет это потому, что она видит неподвижность членов и туловища и бесстрастное выражение лица; но более внимательный наблюдатель найдет, что в глазах собраны теперь все силы, рассеянные перед ним на обширном пространстве, и справедливо признает, что в данном случае волнение еще очень сильно, но оно всецело сосредоточено в тесной крепости.

Иногда с помощью лицемерия или героизма (ибо, рассуждая о физиологии известного явления, можно не принимать в соображение нравственной его стороны) удается наложить тормоз на все мимические мышцы туловища и конечностей, но тогда на сцену выступает противоположная мимика. Мы донельзя огорчены и оскорблены, а между тем смеемся и оживленно двигаем пальцами, шеей или ногами. Все наше тело выражает удовлетворение; только один глаз молчит и сопротивляется этой оргии криводушия. Но вот вдруг две крупные слезы катятся по щекам и выдают тайну грустной борьбы, которая только что происходила. Великие живописцы и драматурги умеют воспроизводить все сокровенные красоты этих возвышенных картин; нам же, не причисляющим себя ни к живописцам, ни к актерам, приходится изучать эти усложнения мимики, чтобы иметь возможность лучше ориентироваться в жизни.

Я не раз подмечал, как некоторые дети, казавшиеся сильно углубленными в свои занятия, предавались своим порокам, при чем я следил только за выражением их глаз, которые одни выдавали то, что удавалось скрыть остальным частям тела.

Сосудодвигательные нервы, в свою очередь, почти или совершенно не подчиняются воле. Поэтому, на внезапную красноту или бледность лица также следует обращать большое внимание: та и другая часто невольно выдают известное волнение, хотя бы во всей остальной мимической области и даже в сфере глаза нельзя было открыть ни малейших его следов.

Если во время оживленного разговора в театр или в бальную залу неожиданно войдет лицо, которому отдается предпочтение, то можно сказать, наверное, что в девяноста случаях из ста влюбленная в него женщина внезапно покраснеет или что случается гораздо реже, побледнеет. Ни одним знаком удивления, никакой улыбкой, никаким движением она не приветствовала этого появления, исключая, быть может глаза, который закрылся, или века, которое опустилось, с тем, чтобы скрыть внезапный блеск этого зеркала души; но сосудодвигательные нервы должны были уступить волнению и вызвали краску или бледность лица.

Если при входе в залу возлюбленного мужчины не изменяется цвет лица и не опускаются веки у любимой женщины, то одно из двух: или она его не любит, или уже успела дойти до такого совершенства в лицемерии, что можно усомниться, бьется ли еще сердце в ее груди.

Мужчины с твердою волей и женщины, слишком долго упражнявшиеся в притворстве, вытеснив мимику в последнее ее убежище, т. е. в глаза, иногда одерживают над ней победу даже в этой неприступной крепости, так что внутреннее пламя уже никоим образом не может вырваться наружу. Но когда таким образом закрыты все клапаны мимического выражения, почти всегда случается, что один из членов (нога, рука, палец) внезапно поражается ритмической судорогой и начинает правильно выбивать такт. По большей части ударяют пальцем по какому-нибудь твердому предмету, таким образом, чтобы это производило шум, или же постукивают ногою о землю. Реже наблюдается тяжелое, затрудненное дыхание, которое может даже превратиться в свист.

Явления эти нередко можно проверить в тех случаях, когда стараются скрыть гнев. Последний тем сильнее, чем чаще повторяются ритмичные удары, заменяющие в данном случае обычную экспансивную мимику, особенно если она сопровождается затрудненным дыханием. Кажется, что в этом случае не только в переносном смысле тут ключом кипит закрытый котел, который может ежеминутно лопнуть, но что действительно дело идет о полоненной силе, вырывающейся из своей тюрьмы с бешенством, тем более ярым и стремительным, чем теснее найденный ею выход.

Во всех этих случаях притворства и скрытности дело идет, в сущности, о проявлении мышечной силы или, самое большее, о сопутствующих ему отдельных феноменах, каково, например, проливание слез; но существуют и другие, более глубокие и вместе с тем более темные для нас трансформации силы, при которых явление чисто мимическое переходит в психические, более возвышенные сферы. Не желая выходить из пределов темы, которой посвящено это сочинение, мы должны, однако, исследовать, каким образом означенные явления могут быть связаны с мимикой.

Довольно часто усилие, сделанное с целью скрыть волнение, бывает настолько громадно, что, продлись оно несколько дольше, оно непременно вызвало бы глубокие расстройства в нервных центрах. Сила мимики, не находя себе исхода в мышечной системе, стремится уже в область мысли и создает здесь новые и мощные выразительные формы. Положим, что в залу входит мужчина и любящая его женщина не выкажет никакого волнения; но из молчаливой она вдруг сделается чрезвычайно разговорчивой, а если перед тем она участвовала в разговоре, но равнодушно, то теперь она начнет говорить с воодушевлением; звук ее голоса изменяется и может даже сделаться музыкальным. Чаще всего она забывает предмет разговора, и по какой-то странной, причудливой ассоциации идей принимается болтать о сотне посторонних вещей, не имеющих отношения ни к предмету общего разговора, ни к обществу, в котором она находится. Неожиданные ласки к ребенку, которого она до тех пор не замечала; внезапное восхищение картиной иди мебелью, мимо которой она проходила сто раз без всякого внимания, – вот очень драгоценные и важные признаки, указывающее нам на то, что волнение было очень сильно, но, не имея возможности вылиться в естественное мимическое выражение, оно вторглось в сферу мысли и чувства и вдруг пробудило там необычную и беспорядочную деятельность.

Власти, творящие суд; матери, воспитывающие своих детей; девушки, начинающие любить; женщины, дерзающие оставаться наедине с развратниками; президенты, составляющие министерство, – все вы, отыскивающие на человеческом лице следы виновности или невинности, любви или измены, опасности, самолюбия или ложной скромности, должны изучать самым тщательным образом те факторы, которые умеряют мимику и делают ее изменчивой.

Лицо почти неподвижное не выражает ничего; лицо очень подвижное может выражать сильное волнение; лицо же совершенно неподвижное способно выразить самую высшую степень волнения.