Бредунов метался среди орудий, наклонялся то к одному, то к другому солдату, тряс за плечо молоденького лейтенанта:

— Сережа! Сережа! Ну что же ты! — и сам бросился к орудию.

Из укрытий стали вылезать оставшиеся в живых. Савелий и Леха Стира подхватили ящик со снарядами, потащили к ближайшему орудию. Выскочил солдат-артиллерист, тоже бросился к пушке.

— Ты что, падла?! Прохлаждаешься? — рявкнул на него Бредунов, отрываясь от прицела. — Заряжай!

И тут он увидел Савелия, усмехнулся:

— Что, Савелий, от страха штаны мокрые?

— У кого мокрые, а у кого и сухие, — буркнул Савелий, хотя от страха у него сводило челюсти.

Рядом взвизгнула и рванула мина, за ней еще одна, еще! Савелий и Леха распластались на земле, а Бредунов все стоял, кричал яростно:

— Огонь! Второе орудие заряжай! Третье орудие заряжай! Прицел восемь! Огонь!

Орудия подпрыгивали, как лягушки, плевались огнем и снарядами. И вновь сквозь грохот разрывов мин слышался сорванный яростный голос Бредунова:

— Первое, второе, третье орудия заряжай! Батарея, огонь!

Мины косили людей, взвизгивая истошно, плюхаясь в землю. Полыхали короткие взрывы, и осколки со свистом разлетались в стороны, и артиллеристы падали один за другим. Отец Михаил один взваливал тяжелые снарядные ящики на плечо, нес, сгибаясь в три погибели, к орудиям.

— Заряжай! Не суетись, ребятки! Огонь! Огонь!

Вокруг бушевал ад — разрывы мин, свист осколков, грохот стреляющих орудий, крики людей, стоны раненых. И страшен был сам священник, косматый, с опаленной всклокоченной бородой, с лицом, перепачканным пороховой гарью. Внезапно он остановился, стащил с себя ватник и остался в рясе с серебряным крестом на груди. И вдруг заговорил громко, речитативом:

— …Когда выйдет народ Твой на войну против врага своего путем, которым Ты пошлешь его, и будет молиться Господу, обратившись к городу, который Ты избрал, и к храму, который я построил имени Твоему…

Рядом с отцом Михаилом разорвалась мина, взвизгнули осколки, зарываясь в землю, но священник не шелохнулся, продолжал читать громогласно:

— Тогда услышь с неба молитву их и прошение их и сделай, что потребно для них… И когда обратятся к Тебе всем сердцем своим и всею душою своею в земле врагов, которые пленили их, и будут молиться Тебе, обратившись к земле своей, которую Ты дал отцам их, к городу, который Ты избрал, и к храму, который я построил имени Твоему…

Бредунов посмотрел в бинокль и увидел, что по полю бегут остатки батальона Твердохлебова. Бегут, отстреливаясь, волоча за собой станковые пулеметы и противотанковые ружья. А следом за ними движутся танки, мелькают маленькие фигурки немцев.

— Хана батальону… — пробормотал Бредунов.

Штрафники бежали изо всех сил. Многие падали, настигнутые пулями. Сгибаясь под тяжестью, Глымов нес на спине станину пулемета.

Бежал Твердохлебов… бежал Сергей Шилкин… бежал Чудилин…

Волна бегущих захлестнула позиции батарей и остановилась.

— Занимай оборону-у-у! — закричал Твердохлебов. — Бронебойщики, вперед!

— Заряжай! — тоже кричал Бредунов. — Прицел восемь! Первое орудие! Второе! Третье! Огонь! Святой отец, кончай гундеть! Снаряды тащи! А то я тебя шлепну!

Теперь танки шли на позиции двух растерзанных батарей. Штрафники залегли в неглубоких окопчиках, устанавливали пулеметы и противотанковые ружья. Расчетов осталось только три.

— Ну что, комбат, все тут поляжем? — тяжело дыша, спросил капитан Бредунов.

— Надо будет — поляжем, — просто ответил Твердохлебов.

…И вдруг произошло чудо. Передняя шеренга танков стала замедлять ход и остановилась. И немецкие автоматчики начали останавливаться. И прекратилась стрельба.

Белый в серых яблоках конь галопом летел по полю, и длинный хвост развевался, словно бунчук.

И штрафники прекратили стрелять, подняли головы, изумленно смотрели на лошадь, несущуюся по полю между немцами и русскими.

— Гля-ка… красавец какой… откуда взялся-то?

— Не стреляйте, братцы, животину погубите!

— Ты смотри, какое чудо, а? Эх, лошадка, лошадка, куда ж тебя занесло?

И немцы, мокрые от пота, черные от пороховой гари и дыма, тяжело дыша, смотрели на белого в яблоках коня, и слабые улыбки трогали их лица:

— Откуда он взялся в этом аду?

— Черт возьми, какой красавец! Не стреляйте, не стреляйте! Дайте ему проскочить!

— Русские подстрелят!

— Слышите, русские тоже молчат! Вы посмотрите, какой красавец!

А конь, услышав тишину, вдруг остановился как вкопанный, поднял вверх тонкую, словно выточенную из слоновой кости, голову и громко протяжно заржал. И в тишине это ржание слышали и русские, и немцы. Клочья черного дыма плыли над конем, и мягкие чуткие ноздри его вздрагивали, острые уши то прижимались к голове, то вставали торчком, и в огромных, отливающих живой нефтью глазах плескалась тревога.

— Да беги же ты, черт дурной! Порешат ведь сейчас!

— А тишина какая, братцы! Слышь, ржет мой хороший, слышь?

Твердохлебов сидел на земле, смотрел на белую лошадь, и слезы закипали у него в глазах и стекали на грязные щеки…

Конь постоял и вдруг прыгнул вперед и понесся галопом в сторону от немецких танков и русских позиций. Он летел к лесу, длинно выбрасывая передние ноги, вытянув лебединую шею.

И как только белый конь скрылся на горизонте, как по команде, громыхнули пушки танков, ахнула залпом батарея русских, застучали пулеметы, немецкие танки пришли в движение.

И сейчас же в передний танк попал снаряд, полыхнуло пламя, и зачадил черный дым.

А немецкий снаряд разорвался возле орудия Бредунова, и того отшвырнуло в сторону. Иссеченная осколками шинель распахнулась, гимнастерка на животе зачернела от крови. Бредунов захрипел, попытался встать и не смог. Савелий кинулся к нему, обхватил за плечи, хотел приподнять, но Бредунов оттолкнул его, прохрипел:

— Наведи по стволу… сможешь?

— Я попробую, — кивнул Савелий.

— Вдарь… прошу тебя… вдарь!

Савелий кинулся к орудию. Оказавшийся рядом штрафник достал снаряд. Савелий откинул затвор казенника и заглянул в ствол. Блестящие радужные круги завинчивались, ускользали вперед, и сквозь круглое отверстие видны были поле и ползущие танки. Савелий оторвался от затвора, огляделся по сторонам — вокруг лежали убитые артиллеристы, подсказать было некому.

— Вон ту рукоятку крути, — сказал штрафник, держа в руках снаряд.

Савелий вновь заглянул в затвор, стал крутить ручку. Ствол двинулся вверх, потом вниз, потом в круг света попал ползущий танк, и Савелий перестал вертеть ручку, крикнул: