Сказав это, Виктор закинул ногу на ногу и непринужденно оглядел присутствующих. Особенно он интересовался реакцией троих: Шибанова, Сан Саныча и Константина. Реакция была разной по форме, но по сути отражала одно и тоже. Костя вновь увлекся вычерчиванием на столе неких фигур, Шибанов принялся споласкивать чашку, чтобы попить по-человечески. Немаляев опустил уголки губ, но глаз не отвел.

– Поработать тебе еще предстоит, не переживай, – пообещал он. – А что касается Людмилы, то независимо от ее мнения… и независимо от твоего – все уже решено. Пять голосов за срочную эвакуацию.

– Мне для гарантии еще одну ходку сделать, – сказал Сапер, с усилием отрывая голову от прохладной стенки холодильника. – Костя, ты сейчас там понадобишься. А к вечеру вернемся и всех заберем.

Мухин вдруг вспомнил про Петра и озадачился еще больше. Проблема снималась: если раньше ему надо было «стать президентом» в двух мирах одновременно, то теперь появлялся некий зазор, который позволял успеть и там, и там. Перекинуться в дядюшку Шуста, уберечь Россию от ядерного удара, затем перекинуться в Россию и устроить в ней бардак доселе невиданный, Бардак с большой буквы. Больно уж гладко получалось… Старое правило «ищи, кому выгодно» ничем помочь не могло: досрочная эвакуация была выгодна всем. И Виктору это сильно не нравилось.

Костя с Сапером поднялись, и Немаляев молча выложил на стол два пенала.

– И мне, Сан Саныч, – сказал Мухин.

– Не торопись. Вместе пойдем.

– Я не туда. Мне по делам надо.

– Витя, на твои забавы драйвера не осталось.

– На мои дела, Сан Саныч, – сказал он настойчиво. – На мои неотложные дела лишняя капсула у вас найдется. Не будем ссориться перед ответственным мероприятием.

Немаляев одарил Мухина недобрым взглядом и, медленно достав пенал, бросил его через кухню. Виктор поймал и вышел вслед за Константином.

Костю с Сапером он догнал уже возле комнат.

– Ты мне обещал кое-что, – напомнил он.

– Ой, только не сейчас, – озабоченно сказал Константин. – Мне через минуту надо стать гендиректором первого канала телевидения. Дай хоть с мыслями собраться.

– Как-нибудь соберешься, – заявил Мухин, преграждая дорогу.

– Нет, Витя, нет.

– Он не отвяжется, – сказал Сапер. – Сводишь его, куда он хочет.

– Сопровождать я тебя не буду, – предупредил Костя. – Только покажу.

– Мне больше ничего и не надо.

Мухин зашел к себе и, снова не разуваясь, прилег на кровать. Разломив запаянную стекляшку, он торопливо проглотил капсулу и закрыл глаза.

О родине о помнил только то, что она у него когда-то была. Еще он знал о жене и двоих сыновьях, но знание это было сугубо теоретическим, оторванным от личного опыта. Может, кстати, и не двое, а трое… или еще пяток дочерей. Константин, когда являлся за ним с ножом, видел только двоих, но ведь это ни о чем не говорит…

Расслабляясь и уже постепенно покидая основную оболочку, Виктор попробовал представить себе первую жизнь. Жена… А ну, как стерва?.. А вдруг похлеще Насти окажется?.. Ведь может такое быть? Может… Конечно, может. А дети?.. Вдруг, лоботрясы, малолетние алкоголики, называющие папу не иначе, как «старый мудак»? Тоже может… Но думать почему-то хотелось совсем о другом.

Например, о том, как он приходит вечером с работы. Ужинает с семьей. Интересуется отметками. Хвалит. Смотрит со всеми телевизор. Немножечко – самую малость – рассуждает о кино. Проверяет уроки. Гладит по голове. Отправляет спать. Умывается. Ждет. Гасит свет. Говорит «спокойной ночи». А потом…

Константина Мухин не услышал, но почувствовал, что к нему обращаются. Уловив суть призыва, Виктор осознал внушенный образ и мгновенно выделил среди бесконечности слоев тот, что он искал. Это было просто. И это оказалось очень быстро.

Через мгновение он был уже на родине. Без Кости. Один.

Он был один. В соседней комнате кто-то без умолку бормотал, и это мешало сосредоточиться. Воспоминания почему-то не приходили, и Виктор, пролежав несколько минут без движения, по-прежнему ощущал этот мир чужим. Жена и двое детей. Двое – как минимум. Вероятно, мальчики… Больше о своей жизни он не знал ничего.

Глухой ропот за стенкой все не стихал, и Мухин скорее догадался, чем вспомнил, что он находится в больнице. И что человек говорит сам с собой. И что кроме них на этаже никого нет.

Где-то звякнули пустые бутылки, и Виктор с облегчением вздохнул: все-таки кто-то есть. Бутылки загремели громче, одна из них упала и с сухим шорохом покатилась по полу. Пол мраморный, определил Мухин. Значит, больница приличная. А может, даже шикарная. Отдельные палаты, никто не тревожит…

Сейчас Виктору хотелось как раз другого: чтобы к нему вошли, поздоровались и своими лицами, своими голосами напомнили ему… Напомнили хоть что-нибудь.

Бутылка ударилась о стену и поехала обратно. Мухин отметил, что он прекрасно ориентируется по звуку, – это ощущение было новым и непривычным. Словно он слепой…

Виктор испуганно метнулся взглядом от стены к потолку и снова к стене. В комнате стояло еще три кровати – все свободные, с голыми матрасами. Проходы были широкие, в них запросто уместилось бы по две больничных тумбочки, но тумбочек в палате не оказалось. Не было ни стола, ни стульев, ни штативов от капельниц. Кровати, стены, окно. Окно Мухину понравилось.

Стекла были замазаны белой краской – оставалась лишь запыленная фрамуга, но для первого впечатления Виктору хватило и этого. В ясном небе медленно проплывало единственное облачко, доброе и наивное, как в детской книжке. Возможно, оно появилось перед больницей только для того, чтоб развлечь Мухина. Подумав об этом, он улыбнулся.

Бутылка вкатилась в комнату и остановилась посередине. За ней, приседая на передние лапы, кралась маленькая полосатая кошка.

– Кс-кс… – позвал Мухин.

Кошка выпрямилась и посмотрела на него. Зеленые глаза, круглые от природы, округлились еще сильней – кажется, кошка чему-то удивилась. Виктора это позабавило.

– Чего пялишься, дуреха? Иди, поглажу.

Говорить было трудно. Он заметил, что язык вырос до невероятных размеров, так, что еле умещался во рту. И еще у него не хватало зубов. Сосчитать дырки распухшим языком не представлялось возможным, а в памяти такая мелочь, естественно, не осела.

– Иди, глупая! Иди, поглажу…

Он протянул руку, но не удержал ее на весу и трех секунд. Ладонь была слишком тяжелой.

– Да ты, парень, приболел серьезно, – сказал Виктор куда-то в потолок. – Лечись, парень, хворая оболочка мне не нужна.

Закончив, он почувствовал, что задыхается. Фразы были слишком длинными. Для него – слишком…

Виктор собрался положить руку на одеяло, и только теперь испугался по-настоящему. Рука слушалась, но поднять ее у Мухина не было сил. Он хотел сказать себе что-нибудь еще, разумеется – ободряющее, юморное, но решил не разбрасываться. От плеча по всему телу расходилась усталость – дикая и запредельная, связанная с такими же дикими воспоминаниями.