Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я чувствовал отчаянную потребность отыскать Диэнека, занять свое место рядом с ним, чтобы прикрыть его, но часть ума, еще сохранившая ясность, велела мне оставаться на месте и приносить пользу здесь.
В тесноте фаланги каждый почувствовал перемену, когда неистовый напор отхлынул, как волна, а на смену ему пришел ровный ритм убийственного военного труда, выработанный многолетними упражнениями. Чувство уходящего страха и вернувшегося самообладания было успокаивающим. Кто скажет, какой неописуемой вибрацией приливный вал сражения передается по сомкнутым рядам? Каким-то образом воины почувствовали, что спартанский левый фланг у склона горы прорвал строй мидийцев. Торжествующий шум пронесся буквально как шторм. Подхваченный глотками лакедемонян, он многократно отдавался эхом. И враг тоже понял это. Мидийцы всем нутром ощутили, как обрушились их порядки.
Наконец я разыскал своего хозяина. Крича от радости, я различил его шлем с поперечным гребнем в самом переднем ряду. Диэнек давил на скопление мидийских копейщиков, которые уже не наступали, а в страхе пятились назад, бросая щиты и напирая на задние ряды. Я бросился к нему через открытое пространство в тылу спартанского строя – перемалывающего, вгрызающегося, наступающего. Этот клочок в тылу представлял собой единственный коридор спокойствия на всем поле боя, в промежутке между рукопашным побоищем и «зоной поражения» мидийских лучников, которые пускали стрелы из тыла поверх столкнувшихся войск в сторону эллинских формирований, ожидающих своего часа в резерве.
В этот закуток отползали мидийские раненые, объятые страхом, притворившиеся мертвыми и изнеможенные. Повсюду можно было видеть мидийцев – они валялись мертвые и умирающие, растоптанные и измятые, изувеченные и изрубленные. Я видел, как какой-то мидиец с великолепной бородой бессмысленно сидит на земле, держа в руках свои кишки. Когда я проходил мимо, упавшая сверху стрела кого-то из его же соратников пригвоздила к земле его бедро. Его глаза с жалким выражением встретили мой взгляд, и, сам не зная зачем, я оттащил его на полдюжины шагов и уложил на иллюзорном островке безопасности.
Я оглянулся. Тегейцы и опунтские локрийцы, наши союзники, чей черед идти в бой был после нашего, опустились на колени в строю, выстроившись вдоль линии под Львиным камнем и составив щиты, чтобы отражать град вражеских стрел. 3емля перед ними была утыкана стрелами так густо, как на ежовой спине. Частокол на стене пылал, подожженный сотнями стрел с кусками горящей пакли.
Мидийские копейщики дрогнули. Как детские кегли, их плотные колонны опрокинулись назад, воины падали, и об них спотыкались другие, когда передние пытались бежать и устраивали неразбериху в порядках стоящих сзади. Земля перед наступающими спартанцами превратилась в море отрубленных конечностей и искалеченных туловищ, в бесконечное кишение ног в штанах и животов, спин людей, карабкающихся через своих упавших товарищей, в то время как другие корчились и кричали на своем языке, протягивая руки и моля о пощаде.
Побоище превзошло возможности человеческой души. Не было сил переносить его. Я видел, как Олимпий метнулся назад, ступая не по земле, а по ковру тел раненых и уже мертвых врагов. Его оруженосец Абатт, бывший все время рядом с ним, работал древком копья, как лодочник шестом, мимоходом опуская нижний шип в живот еще живых мидийцев. Олимпий продвинулся на открытое место, откуда его ясно могли разглядеть резервы союзников у Стены. Снял шлем, чтобы военачальники увидели его лицо, и трижды взмахнул копьем, держа его горизонтально:
– Вперед! Вперед!
С криком, от которого свертывалась в жилах кровь, они бросились вперед.
Я видел, как Олимпий с непокрытой головой остановился и посмотрел на покрытое телами врагов поле; он был поражен масштабом побоища. Потом снова надел шлем, и его лицо скрылось под окровавленной бронзой. Подозвав оруженосца, он зашагал обратно в сечу.
В тылу у обращенных в бегство копьеносцев стояли их собратья, мидийские лучники. Они стояли ровными рядами, двадцать шеренг, каждый скрывался за плетеным щитом в рост высотой, подпертым железной пикой. Эту стену лучников отделяло от спартанцев пятьдесят шагов ничейной земли. Теперь лучники стали стрелять прямо в своих же копейщиков, последних, кто сохранил отвагу, еще способных сцепиться с наступавшими лакедемонянами. Мидийцы стреляли в спину своим же.
Им было не жаль убить даже десяток своих ради возможности поразить одного спартанца.
Из всех моментов высочайшей доблести, проявленной за весь этот долгий страшный день, увиденное сейчас стоящими на Стене превзошло все. И никто не мог сравнить это с чем-либо уже виденным под небесами. Когда спартанцы обратили в бегство последних мидийских копейщиков, их передние ряды вышли на открытое место и оказались почти что под настильным огнем мидийских лучников. Сам Леонид, в свои немолодые годы перенесший смертельное побоище, одно физическое напряжение которого могло превысить возможности самого крепкого воина в расцвете сил, призвав сталь своего характера, вышел в передние ряды и велел выровнять строй и продолжать наступление. Этот приказ лакедемоняне выполнили если и не с той точностью, как проделывали на учебном плацу, но проявив дисциплину, невообразимую в данных обстоятельствах. Не успели мидийцы выпустить второй залп, как перед лицом у них оказался строй щитов с лакедемонским знаком лямбды под страшным слоем из грязи, ошметков плоти и крови, которая потоком стекала по бронзе и капала со свисавших из-под асписов передников из воловьей шкуры, защищавших ноги воинов выше колена именно от такого обстрела, под какой они теперь попали. Тяжелые бронзовые поножи закрывали икры; над верхним краем щита виднелся лишь бронзовый купол шлема с прорезями для глаз, а сверху колыхался плюмаж из конского волоса.
На мидийских стрелков надвигалась бронзово-малиновая стена. Тростниковые стрелы со смертоносной быстротой вонзались в спартанские ряды. Охваченные страхом лучники всегда стреляют высоко, и было слышно, как стрелы свистят над головами спартанцев и врываются в лес копий, которые воины несли вертикально. Потом стрелы кувыркались и падали в бронзовые ряды. Бронзовые наконечники отскакивали от бронзовых щитов, иногда их яростный стук сопровождался жутким чавканьем,– это случалось, когда выстрел пробивал металл и дуб и наконечник входил в щит, как гвоздь в доску.
Сам я плечом и всем своим весом уперся в спину Медона, старшего по сисситии Девкалиона, чье почетное место находилось в самом тылу первой колонны эномотии Диэнека. Непосредственно за строем, под его защитой, пригнулись дудочники без оружия и доспехов, как можно ближе к воинам заднего ряда, разве что не наступая им на пятки. Им хватало духу издавать резкий ритм авлоса. Плотно сомкнутые ряды наступали не с площадной бранью и шумом, как дикари, а в гробовом молчании, трезво, почти величаво, со смертельной неторопливостью, под пронзительные звуки флейт. Дистанция между противоборствующими сторонами с пятидесяти шагов сократилась до тридцати. Интенсивность мидийского огня удвоилась. Уже слышались команды вражеских военачальников, и чувствовалось, как вибрирует сам воздух, когда вражеские ряды выпускали свои стрелы со все более яростной частотой.