Однажды ночью, уже на последнем постоялом дворе перед Средневолжском, Глассон проснулся с неуемным и острым желанием немедленно выпорожниться. Иван вскочил и скорым шагом направился до нужного места. Он влетел в него со скоростью пули, но когда присел над зловонным отверстием и громко принялся за дело, то, к своему неподдельному стыду и даже некоему ужасу, увидел в раскрытую щель двери маячившую тень. То, конечно, стоял на своем посту рыжий. Иван раздраженно притянул дверь рукой и нарочно просидел в нужнике дольше необходимого. А наутро прямиком направился к Нарышкину, намереваясь высказать ему кучу резкостей и претензий.

Михаил Кириллович пил кофей и закусывал припасами из своего дорожного сундучка. Глассон, поздоровавшись и негодуя лицом, приступил:

— Господин полковник. Я дворянин и считаю непозволительным так третировать меня со стороны вашего держиморды. Он буквально не дает мне прохода, всюду, как привязанный, следует за мной, будто боится, что я убегу. А ведь я сам, если помните, по собственной воле, не собираясь куртизировать, но обеспокоенный зреющим в моем городе противуправительственным заговором, пришел к вам и доложил обо всем. Почему же тогда ежечасно, если не сказать ежеминутно, я испытываю к себе столь явно выраженную обструкцию? Отчего ко мне такое недоверительное отношение и надзор денно и нощно? — Иван гордо поднял подбородок и выставил ногу вперед. — И вот я заявляю вам: мне провожатые до нужников не нужны!

— Вы закончили? — спокойно спросил Нарышкин, заев очередной глоток сдобным печеньем.

— Да, — с вызовом ответил Глассон, еще круче вскинув подбородок. Вся его поза просто вопияла об оскорбленном достоинстве.

— Превосходно, — кивнул полковник и вдруг гаркнул так, что тренькнули стекла: — Семен!

— Я, ваше высокородие, — тотчас просунулась в двери комнаты рыжая голова глассонского ненавистника.

— Зайди-ка, — нахмурил брови Нарышкин.

Ненавистник вошел и встал у двери, приняв позу смирения. Светлая бронзовая медаль в память Крымской войны и серебряный Георгиевский крест для нижних чинов слегка топорщились на его покатой груди.

— Вот, Семен, жалуется на тебя наш господин студент, — обратился к нему Михаил Кириллович. — Сказывает, третируешь ты его и подвергаешь обструкции.

— Это что же такое, ваше высокородие?

— То есть стесняешь его и мешаешь в его передвижениях. Так ли это?

— Виноват, господин полковник, — по-военному ответил рыжий.

— Нет, ты ответь, так это или не так?

— Так, ваше высокородие.

— Значит, третируешь? — повысил голос Нарышкин.

— Точно так, третироваю.

— И подвергаешь обструкции!

— Подвергаю, господин полковник.

— А почему ты это делаешь? — строго спросил Михаил Кириллович.

— Во исполнение приказу, — вытянулся в струнку Семен.

— Чьего?

— Вашего, господин полковник.

— Вот видите, — примирительно обратился флигель-адъютант к Глассону. — Семен ни в чем не виноват. Он просто исполняет мой приказ. А я исполняю приказ генерал-майора Потапова. Александр Львович же, в свою очередь, выполняет приказ его высокопревосходительства князя Василия Андреевича Долгорукова. А его сиятельство главный начальник Третьего отделения… Догадываетесь, чей приказ он исполняет? Вы что-то имеете против Его, отдающего приказы? Нет? А против меня? Тоже нет? И правильно делаете! А иначе я надавал бы вам пощечин… как дворянину.

— Мне кажется, вы забываетесь, полковник, — заалел лицом Глассон.

— Я? Ничуть. Что, призовете меня на дуэль? — усмехнулся Нарышкин. — Так я с вами не стану драться.

— Это отчего же? — с вызовом спросил Глассон, меча в полковника праведные искры из глаз.

— Потому, — лениво ответил флигель-адъютант. — Просто я с такими, как вы, не дерусь. И полно, — уже прикрикнул он на Ивана, — изображать из себя надутого павиана. Я — буду приказывать, а вы — исполнять. Вам понятно?

Глассон молчал.

— Понятно, я вас спрашиваю? — уколол взглядом Ивана полковник.

Иван, чувствуя, что вот-вот может схлопотать хорошую оплеуху, как можно более нехотя ответил:

— Понятно.

— Ну, вот и славно, — как ни в чем не бывало сказал Нарышкин. — Семен, — вдруг позвал он детину. — Подойди-ка ближе.

Когда тот подошел, полковник вынул портмоне и достал из него синенькую.

— Возьми, братец, — с неожиданной теплотой сказал Нарышкин. — Отошли, что ли, домой, пусть твои порадуются.

Когда Семен ушел, полковник поднял на Глассона свои стального цвета глаза.

— Ежели бы все были такие, как Семен, мы бы не проиграли Крымскую кампанию. М-да, — после недолгого раздумья произнес он. — Скоро я вас избавлю от опеки Семена, — процедил он. — Вы отправитесь в село Бездна к своему доброму знакомому штабс-капитану Иваницкому. Вы очень захотите поохотиться с ним, — с некоторым нажимом возвысил голос полковник. — Заодно выясните, где штабс-капитан прячет нелегальную литературу, деньги и оружие. Перед отъездом от него спросите, не желает ли он передать что-либо или написать письмо своим средневолжским товарищам. Мне думается, что он захочет через вас послать им весточку. А потом мы арестуем его, Жеманова и вас.

— А меня-то за что? — искренне удивился Иван.

— В целях конспирации. Чтобы не навлечь на вас подозрений, — хмыкнул полковник. — Отвезем вас обратно в Петербург, подержим малость в следственной камере, снимем с вас по всей форме показания и отпустим на все четыре стороны.

— А-а как мой…

— Вы хотите сказать, а что же ваш гонорар?

— Ну…

— Так не извольте беспокоиться, — деревянно улыбнулся Нарышкин. — Государь уже отдал распоряжение выдавать вам на обзаведение фотографическим салоном три тысячи целковых. Когда все закончится, разумеется. Этого вам вполне хватит для исполнения вашей мечты.

Их пути разошлись на дорожной станции Тюрлема. Флигель-адъютант поехал на своем дилижансе в Средневолжск, куда он был направлен для визитации министром внутренних дел Петром Александровичем Валуевым по представлению князя Долгорукова, а Глассон отправился на перекладных южнее, держа путь в Спасский уезд, а точнее — в село Бездна, где квартировал со своей ротой известный теперь не только ему, Ивану Глассону, но и шефу Отдельного корпуса жандармов князю Долгорукову, министру внутренних дел Валуеву и военному министру Дмитрию Алексеевичу Милютину штабс-капитан Наполеон Иваницкий.

Веселый дом мещанки Раисы Мироновой располагался в конце улицы Поповка, как раз против протока, соединяющего озера Нижний и Средний Кабан. Кроме Мироновой, проживали в нем семь или восемь девок-блудниц, коих приставу пятой полицейской части города коллежскому асессору Ивану Яковлевичу Борисову выдавала она за родных и двоюродных племянниц-сироток, отстегивая ему со своего неправедного доходу красненькую кажинный месяц согласно давнему уговору. Половина слободы, конечно, из племени мужского и по большей части неженатого, хаживала в известный дом, чтобы дать продых работной душе и утешиться телесно. Особливо много народу толклось во дворе веселого дома в дни воскресные, а особенно после получения жалованья, ибо каждый второй способный к труду мужик, не считая каждого первого, гнул спину на мыловаренном заводе братьев Крестовниковых, выжимающих из них за рабочую неделю все соки, однако копейку платил исправно и без задержания. В такие дни спрос на мироновских девок был столь высок, что к ним выстраивалась очередь, а случались и драки, после чего приходилось Раисе выкладывать трешник еще и квартальному надзирателю Ваське Иринархову, дабы тот помалкивал и сие происшествие по начальству не докладал. А уж если совсем становилось туго, то она, вспомнив веселую молодость, трудилась с ними заодно.