Кто же виноват в трагедии этого человека? Конечно же, КГБ — он выдворил Свирского из страны. Именно такую версию распространяли Я. и его друзья. Привлечь их за это к ответственности? Опускаться не хотелось.

Вспоминается и судьба другого писателя, поначалу в чем-то сходная с судьбой Свирского. На партийном собрании прозаиков выступил молодой, но уже известный писатель Михаил Рощин, заявивший, что Советский Союз должен идти по чехословацкому пути — другого он не видит. Это заявление вызвало шум в зале, дело происходило как раз накануне ввода в Чехословакию наших войск.

Особенно негодовал Алексей Сурков. Он, конечно, был хорошо знаком с творчеством Рощина, однако заявил следующее:

— Я не знаю этого молодого человека и не знаю пути, по которому он призывает нас идти.

Он предложил исключить Рощина из партии. Партком, разбиравший «дело Рощина», который вел себя вызывающе, принял тем не менее другое решение — объявить выговор. Это вызвало недовольство секретаря Краснопресненского райкома партии Грузинова: «Мы его безоговорочно исключим. Пусть идет по пути, который ему нравится».

В окружении Рощина не было подстрекателей. Да если б и были, едва ли смогли оказать на него влияние, человек независимый, он сам способен был объективно судить о своих поступках. За день до заседания бюро райкома член парткома, которому предстояло докладывать персональное дело Рощина, сказал ему:

— Я не собираюсь тебя агитировать, просто поделюсь информацией. Не предполагаю, а точно знаю: если на бюро ты будешь вести себя так же, как на парткоме, из партии тебя, безусловно, исключат. Если поймешь, что сказал глупость, я — твой союзник, и поверь, надежный.

На заседании бюро Рощин не стал каяться, однако сказал, что, видимо, переборщил, ибо, откровенно говоря, не так уж хорошо знаком с тем, что происходит в Чехословакии. И тогда слово взял товарищ из парткома, предупреждавший Рощина:

— Конечно, Рощина следовало исключить из партии, но хочу объяснить, почему мы на это не пошли. Нам небезразлично, кто он, как воспитывался, как жил. Он родился в революционной семье, в институте был секретарем комсомольской организации. Но главное не в этом. Главное для писателя не то, что он говорит, порой сгоряча или в пылу спора, а то, что он пишет. Вот в моих руках только что вышедшая книга его рассказов. В ней немало говорится о негативных сторонах нашей жизни, но пишет об этом Рощин не со злорадством, а с болью. Книга талантливая. И мы не считаем нужным душить талант.

Райком согласился с решением парткома. Как известно, Рощин стал одним из ведущих наших драматургов. Спектакли по его пьесам годами не сходят со сцен театров. Не знаю, как сложилась бы судьба этого одаренного человека, если вышеописанный эпизод принял бы другой оборот. Одно я знаю точно: никакого отношения к обеим историям КГБ не имел, хотя досужие сплетники вроде Я. изо всех сил распространяли слухи: «Это очередная жертва КГБ» (о Свирском) и «Поражение КГБ» (о Рощине). Так рождались и распространялись легенды о деятельности 5-го Управления.

Должен заметить, партийные и общественные организации, как правило, обходили своим вниманием нестандартные ситуации, где их участие было крайне необходимо. А если вмешивались, то прибегали к крайним мерам, которые не приносили ничего, кроме вреда. Так было в истории со Свирским, альманахом «Метрополь» и во многих других случаях. А иной раз шли и вовсе на позорные акции, до которых даже додуматься непросто. Об одной из таких историй не могу не рассказать. В свое время о ней много писали и говорили, но я приведу некоторые малоизвестные детали.

В один из воскресных дней мне позвонил дежурный по 5-му Управлению В.И. Бетеев и буквально огорошил: в районе Беляево бульдозеры сносят выставку картин художников-модернистов. Я спросил, что он предпринял.

— Направил группу сотрудников спасать картины.

Я настолько был потрясен, что только и смог сказать:

— Позаботьтесь о художниках!

В памяти еще жив был разгром художественной выставки в Манеже, который учинил Н.С. Хрущев. Эта история уже не раз была подробно описана, но мало кто знает, как группа сотрудников 5-го Управления вместе с работниками выставки до глубокой ночи собирала сброшенные на пол картины, которые сочли недостойными советского зрителя. Запомнился поднятый с пола прекрасный портрет девушки-киргизки. Откровенно говоря, я и сейчас гоню от себя воспоминания об этом жутком погроме, чтобы не растравлять душу.

И вот новое дело: выставку картин бульдозерами сносят… Тут мало что спасешь!

Самая страшная беда была не в том, что Хрущев плохо разбирался в изобразительном искусстве, так же как и в литературе. В конце концов, глава государства необязательно должен быть знатоком в области культуры, хотя это весьма желательно. Трагедия в Манеже явилась демонстрацией грубого вмешательства главы государства в ту область, где он был абсолютно некомпетентен, однако оценки свои давал, точно специалист высокого класса. Он позволял себе поучать профессионалов и судил о том, что надо и чего не надо народу, что наш народ поймет, а чего не поймет.

В Беляево скоро все выяснилось. Указание снести выставку бульдозерами поступило из Черемушкинского райкома партии, секретарем которого был в то время Б.Н. Чаплин. Этот дикий вандализм остановили, но немало картин было безнадежно погублено.

В чем были корни такого произвола? В 60—70-х годах резко обострилась борьба между различными школами и направлениями в изобразительном искусстве. Против художников, стоявших на позициях социалистического реализма, велись атаки и справа, и слева. Не берусь судить о достоинствах тех или других, мне лично нравились многие талантливые картины, независимо от того, к каким школам они принадлежали, и я с удовольствием посещал мастерские художников разных направлений.

Вспоминаю встречи с мастерами изобразительного искусства, интересные беседы, когда художники посвящали меня в тайны своих замыслов или раскрывали смысл художественных образов, запечатленных на полотне. Однако не скрою, симпатии мои больше склонялись к творчеству традиционалистов, реалистические произведения были внутренне ближе и доступнее для меня, да, кажется, не только для меня.

В соперничестве художественных школ КГБ, конечно, не следовало выступать в качестве арбитра. Однако были обстоятельства, которые заставляли нас иногда появляться на этой арене. Ведь и здесь Запад пользовался малейшей возможностью подогреть страсти и оказывал представителям авангардных направлений как моральную, так и материальную поддержку. Картины художников-модернистов, нередко слабые, скупались оптом и в розницу. Вокруг их имен создавался бум. Конечно же, немедленно вызывавший ответную реакцию: выставки модернистов запрещались, а это, в свою очередь, порождало протест в обществе.

Никто не желал идти на компромисс. На улицах и в других местах возникали демонстрации, на которых выступали художники-авангардисты, заявляя, что власти душат их искусство, не давая развиваться новым направлениям, которым, безусловно, принадлежит будущее. Наиболее агрессивно вели себя художники, которым очень хотелось оказаться в числе страдальцев за правое дело и таким образом завоевать в обществе определенное реноме.