— Это еще не самое странное! — развеселился отец Диггс. — Вы бы видели, что происходит вот с этой дорогой, по которой вы ехали! Если проехать по ней еще примерно милю на север, то в один прекрасный момент она просто оборвется — прямо посреди поля. Дальше начинается густая полоса деревьев, а уже за ней — сама граница, на которой регулярно косят траву и кустарник, чтобы был хороший обзор, и вот только после этого скошенного участка дорога начинается снова. Только на той стороне она уже называется «рю де ля что-то там». Тут все дороги такие. Просто обрываются вдруг ни с того ни с сего — и все. У нас в Небраске дороги никогда не кончались. Я никак не привыкну, что бывает и по-другому.

— Мне вроде бы уже получше, — сказала я. — Просто нервы оказались слабоваты. Но все равно, большое вам спасибо, что уделили нам столько времени.

Я знала, что мне станет еще лучше, когда он наконец снова скроется за дверью и оставит нас наедине с холодным ветром, бледным солнцем и мертвой травой.

— Пожалуйста, присматривай за своей дамой, — с улыбкой обратился отец Диггс к Иэну. — И буду рад когда-нибудь снова увидеть вас здесь. Во время службы мы палец не показываем.

— Мы — протестанты! — крикнул Иэн ему вслед. — Но спасибо!

Через несколько минут я почувствовала, что держусь на ногах уже достаточно твердо, чтобы направиться к машине, однако, дойдя до нее, я нашла в себе силы лишь на то, чтобы усесться на капот. На улице постепенно теплело, и можно было сидеть вот так, впитывая солнечные лучи и глядя на границу, и не бояться замерзнуть.

Мы молчали, и лично я ничего против этого не имела. Я малодушно желала, чтобы мои ноги направились на север, но они ничего такого не делали, и меня это нисколько не удивляло. Они застыли как вкопанные на переднем бампере моего автомобиля, а мне тем временем представлялось сразу несколько картин, одна нелепее другой. В одной мы с Иэном убегали на север, к холмам — в духе «Звуков музыки», и хор монашек пел нам вслед что-то о том, чтобы мы нашли свою мечту. Во второй я перебегала через границу, предоставив Иэну самому сдаться полиции на пограничном контрольном пункте. В третьей офицеры канадской конной полиции складывали из мечей нечто вроде арки, пропуская нас в свои владения. Но в то же самое время я на полном серьезе размышляла: а что, если нам и в самом деле сесть в машину и поехать к заставе? Иэну придется спрятаться в багажнике. А мне — приготовиться к тому, что они начнут обыскивать машину и найдут его. Понадобится какая-нибудь новая легенда — к примеру, что мы бежим от моего мужа-тирана, что у моего сына нет паспорта, что мы едем к моему дяде Юрию переждать у него пару недель, пока суд не вынесет мужу запретительное постановление.

Я не могла объяснить, чем меня так привлекала Канада, что такого особенного я в ней видела. Закон об экстрадиции у них тоже существовал, люди там не были ни свободнее, ни счастливее американцев. Возможно, с религиозным экстремизмом у них дело обстояло полегче. И к таким, как Иэн, они относились лучше, а к таким, как пастор Боб, — хуже. Но не намного. Возможно, наслушавшись в детстве историй об эмиграции, о пересечении границ налегке, когда с собой несешь только то, во что одет, я создала себе какое-то странное, романтическое представление о взрослении: когда тебе переваливает за двадцать, нужно бросить все, что имел, и начать жизнь с чистого листа. Желательно, чтобы в этом процессе обновления были задействованы пулеметный огонь и мины. Твоя мать должна остаться одна и горько плакать. Вот только, как справедливо заметил Леон Лабазников, «в Америке не осталось мест, куда можно было бы убежать». Я родилась слишком поздно.

Мимо нас проехала одинокая машина: бледно-голубая, ржавая, японская. Черные волосы, темные очки. Наш преследователь ехал со скоростью не больше двадцати миль в час и, даже не взглянув на нас, исчез за холмом.

— Я чуть не подумал, что этот парень украл у нас машину, — сказал Иэн. — Но потом сообразил, что мы ведь на ней сидим!

Минуту спустя голубая машина снова показалась из-за холмов и опять проехала мимо нас, после чего умчалась по шоссе в сторону юга. Если мистер Гель собирался схватить Иэна или подстрелить меня, то более удобного момента для этого и придумать было нельзя. Что бы он там ни замышлял, мне уже почти хотелось, чтобы он поскорее осуществил свои планы.

— Наверное, он нашел конец дороги, — предположила я и откинулась на капот, прижавшись спиной к еще теплому металлу — по крайней мере, он был теплее, чем воздух.

Я лежала и наблюдала за движением автомобилей по трассе. После повторного избрания Буша народ стал поговаривать, что надо перебираться в Канаду — правда, из моих знакомых никто так этого и не сделал. Тим и его друзья-актеры тоже кричали об этом, когда напивались. Я представляла себе, что все эти люди в «субару» и трейлерах едут навстречу новой жизни — карманы у них набиты канадскими монетами, а в колонках гремят песни свободы. Они будто новые поселенцы, отправляющиеся в Канаду, чтобы сделать ее своей новой Америкой, землей бесконечных возможностей. Они будут питаться одной треской и чайками. И я стану одной из них. Я оставлю Иэна — возможно, не у полицейских на границе, а, скажем, у порога дома приходского священника. А потом присоединюсь к своим друзьям-пилигримам.

Но из нас из всех лишь мне одной будет известен секрет — тот, что открыл мне отец: куда бы ты ни убежал, ты всегда забираешь с собой свою страну. Ты думал, что Россия останется где-то там, позади? И вот посмотри на себя: воруешь чужую одежду, присланную из химчистки, покупаешь сигары на черном рынке, поддерживая тем самым коммунизм на Кубе. Ты думаешь, что Америка останется где-то там, позади? Ну что ж, давай, проверь на себе.

Что такое три американца? Революция. Что такое два американца? Разобщенная нация. Что такое одна американка? Беглянка, которая не знает, куда бежать.

Я никому не открою свой секрет и буду знать, что и в какой последовательности произойдет, — мне останется только наблюдать. Мы, поселенцы, займем город на холме. Постепенно мы оттесним всех коренных канадцев в Юкон — там появятся их резервации. Самые дружелюбные из них научат нас качать из земли нефть. За пригоршню бусин они отдадут нам Монреаль.

Через несколько поколений настоящий канадец станет большой редкостью. Наши дети будут наряжаться канадцами на Хеллоуин. Именами их поверженных вождей мы станем называть загородные клубы.

Наша славная маленькая нация станет расти. Глобальное потепление превратит наш климат в тропический. Америка, выжженная пожарами и морально устаревшая, придет в упадок. Другие страны начнут завидовать Новой Канаде. Но разве мы виноваты, что у наших детей такие прекрасные зубы? Что огонь нашей славы горит так ярко и свет его достигает всех народов земли? Кто-то ведь должен господствовать над миром.

А потом наш президент возомнит себя помазанником Божьим и начнет разбрасывать бомбы. И тогда мы исполнимся ненависти к самим себе.

Все покатится к чертям собачьим. А еще у нас закончатся деревья.