Я знаю, я видела, как живут люди, которые не делают ничего. Все разговоры, что миллионы нажиты тяжелым, в поту лица, трудом… Если кому-то и пришлось побегать год-другой, оформляя официально свой грабительский бизнес, или по десять-двенадцать часов в день убиваться, чтобы выкачивать из страны миллионы, — то разве это значит, что их работа кому-то нужна? Нужна работа учительниц моей Варьки, врачей из детской поликлиники, медсестры Тани… Но они получают двадцать тысяч рублей или двадцать пять, если очень повезет, и при этом находят силы вслушиваться в то, что мы им говорим, смотреть нам в глаза, любить наших детей — пусть даже выборочно. Я, получая такие деньги, не могла бы сосредоточиться на чужих детях, я бы думала, чем завтра кормить свою.

— Ну а все-таки — вы не знаете, что с ней?

Врач, которая уже было собралась уходить, остановилась.

— Вы говорите, такое уже недавно было?

— Да.

— А стресса сильного девочка не испытывала? Ну… — она глянула на меня, — может быть, вы ее за что-нибудь наказали, отшлепали, или сильно кричали, или… У вас ничего не случилось? Все, извините — живы?

— Все живы, но случилось, — вздохнула я.

— А… Тогда это вполне может быть результатом нервного потрясения. Засыпает плохо?

— Плохо.

— Есть стала хуже?

— Хуже.

— Вот видите. Без причины плакать принимается?

— Да.

— Подавайте ей отвар валерианового корня или купите в аптеке какое-нибудь детское гомеопатическое средство — сейчас их много. Только лучше наше, российское.

Я не стала подмигивать, показывая на ее чемоданчик с израильским снадобьем. Если бы у меня сейчас были лишние восемьсот рублей, я бы купила у нее банку и протирала бы этой живой водой хотя бы свое лицо. И радовалась бы, что врач сможет своему внуку — а я уверена, что он у нее действительно есть — купить лишнюю книжку или конфету. Я однажды обратила внимание, как обрадовалась, засуетилась гардеробщица в театре, когда я попросила бинокль, а до меня все отказывались, и с тех пор всегда беру бинокль, на каком бы ряду я ни сидела. Ведь так просто пятьдесят рублей ей не дашь… Врачу я, конечно, сто рублей сейчас дала, но больше не могла, не имела права. У нее внук и стабильная нищенская зарплата, которую в Москве, слава богу, выплачивают в срок. А у меня — дочка Варька, а у Варьки — безалаберная, да еще и беременная мамаша.

Варька уснула, я села рядом, открыла ноутбук и опять стала просматривать свои записи. Ведь у меня было столько тем, столько всяких наблюдений, может, начать какую-то статью… Но что я потом с ней буду делать — предлагать по знакомым в разные журналы? Мои мысли прервал звонок мобильного. Позвонили с работы, из отдела кадров. Предложили все-таки забрать свою трудовую и получить в бухгалтерии деньги за недогулянный отпуск. Трудовая мне пока была ни к чему — только терять ее в переездах, а вот деньги…

Но придется подождать, пока выздоровеет Варька — не оставлять же ее больную. При такой температуре лечение одно: сидеть рядом и терпеливо давать по маленькой чайной ложечке питье каждые пять минут.

Я подумала — может быть, мне и правда попробовать записать сказку про Гнома? Я всегда точно знала — мне в жизни мешает почти полное отсутствие тщеславия. Ну книжка, ну выйдет, ну получу я за нее какие-то деньги, может быть. Проживем на них месяц. Может быть, вместо денег получу пятьдесят своих же книг. И что? Варьке хотя бы будет приятно, будет в школе гордиться, дарить подружкам…

Я вздохнула и начала писать. С легкостью записав две первые истории, я перечитала написанное — полный бред, на мой взгляд. Сохранила файл и легла спать. Как только я заснула, мне сразу же приснился Гном, который требовал у меня денег, я проснулась и стала прикрывать разметавшуюся во сне Варьку.

Ночь мы проспали кое-как — ей было то холодно, то жарко, а к утру температура стала спадать, Варька, проснувшись, запросила есть. День просидела в кровати, я ей читала, мы собирали пазлы и логические квадраты — к счастью они легко нашлись в сумках. Варька с удовольствием складывала квадраты из отдельных разноцветных кусочков, а они так приятно и легко складывались. Вроде вот совсем не подходящий кусочек, а повернешь так-сяк… — и сложилось.

Любовь Анатольевна сходила магазин и принесла мне, все, что я попросила. В общем, к вечеру, когда у Вари температура стала нормальная, я решила — жизнь удалась. Иногда нужно, чтобы тебя вот так вот встряхнули, показали — что ты, то, что было вчера, это было счастье, а несчастье — вот оно! Действительно, когда Варьке стало легче, и загадочная болезнь отступила, как будто ее и не было, мне не нужно было больше заставлять себя улыбаться. Варькин голосок зазвенел, она попросила есть, через час — еще, и мне стало легко и хорошо.

В среду в школу я ее не повела. Любовь Анатольевна предложила мне:

— Если хотите, Елена, я посижу с Варей, а вы своими делами займитесь. Если вам нужно…

Я решила съездить в ТАСС забрать свои последние деньги. Можно тогда не трогать «неприкосновенный запас», хотя бы валютную его часть. И еще я хотела выйти на Маяковской и постоять, посмотреть вниз на Садовое кольцо, в сторону площади Восстания. Это мой старый тайный способ. Если я никак не могла решить, что мне делать, или вдруг у меня начинался стопор в работе, я выбирала солнечный вечер — в зависимости от времени года от четырех до восьми часов, когда начинает садиться солнце, и ехала на площадь Маяковского. Тот самый вид, который я наблюдала все детство из своего окна, пусть чуть под другим углом, всегда действовал на мое сознание чудесным образом. Вдруг и сейчас поможет, подумала я и решила, что сделаю это на обратном пути, чтобы нервные встречи в ТАССе не помешали чуду.

Я долго колебалась, не позвонить ли Толе Виноградову, но не придумала достойного предлога и звонить не стала. На всякий случай я нашла в сумках свой самый элегантный светлый костюм. Еще пока я могу его надеть. Застегнулся он на мне еле-еле, но от этого смотрелся даже лучше. Надо бы сходить на УЗИ и уточнить срок моей беременности — или, по-японски, возраст малыша у меня в животе. Не из-за костюмов — сколько мне еще носить обычную одежду. А просто — это нужно знать точнее.

Я привела себя в порядок, подкрасилась, получила сотню искренних Варькиных комплиментов, поцеловала ее тоже раз сто, попросила Любовь Анатольевну поить ее в мое отсутствие и поехала.

Я ходила по коридорам ТАССа нарочито медленно, два раза прошла по нашему этажу мимо кабинета Анатолия Виноградова, но, конечно, его не встретила. Глупо было надеяться на это. Я решила зайти к нему. Зачем? Я не могла ответить себе на этот вопрос. Заглянула в его приемную. Секретаря Никиты не было, но компьютер был включен. Я закрыла дверь и ушла.

Что бы я сказала Анатолию? Что у меня два с половиной, а по резко улучшившемуся самочувствию и округлившемуся животу — три с половиной месяца беременности? Что я не знаю, как заработать денег? Что я окончательно рассталась с отцом обоих детей — вернее, он расстался со мной. Да так плохо это сделал, что и у меня, что-то, наконец, сломалось в душе. Очень ко времени. Да, есть чем похвастаться… А если нечем, то зачем заходить — жаловаться? Просить, чтобы он дал мне чистый носовой платок? Работы секретарем я уже физически не выдержу. Да и как — обмануть и прятать живот до последнего — девчонки вокруг сразу заметят. Или сказать Толе, что я беременна, и рассчитывать на его жалость? Нет.