— Зачем? — откликнулся с переднего сидения Чаров.— Где-где, а там никаких неожиданностей быть не должно.

— Ты что же думаешь, что парнишка свою голову за Наумова положить готов? Что-то ты слишком хорошего мнения об этих людях,— засомневалась я.

— Так куда ехать-то? — спросил водитель Чарова.

— На завод,— распорядился Михаил.

В уже ставшем для меня чуть ли не родным кабинете Солдатова я расслабленно уселась и сказала:

— Что бы вы ни говорили, а есть у меня предчувствие, что мальчонка этот, директор «Якоря», скинет-таки Самойлову акции и свинтит из Баратова подальше. Потому что деваться бедолаге некуда.

— Никогда! Наумов же ему за это башку отвернет,— возразил мне Семеныч.

— Если ему самому ее раньше не отвернут... Или не снесут... Что равноценно,— безразлично сказал Михаил.

— Нет, я твердо уверена, что до декабря с Наумовым ничего не случится,— возразила я.— А вот, когда он в права наследования вступит, то «Доверие» вежливо так попросит его продать акции. И, если он будет ерепениться, то попугают его, конечно, здорово, но не пришибут, потому что, если он, как я ему советовала, написал завещание в пользу государства, то в случае его смерти «Доверие» рискует остаться с носом — мало ли что нашей местной администрации в голову придет с этим заводом сделать. Так что за жизнь свою ему бояться нечего. А вот нам-то что теперь делать, а?

— А что мы можем сделать? — тут же поинтересовался Солдатов.— Ну, давай, предложи что-нибудь рациональное.

— Да нечего мне вам предложить,— развела я руками.— Сами знаете, «Доверие» действует в рамках закона, прицепиться нам не к чему. Будем ждать.

На следующий день «Доверие» действительно приобрело акции банка, а еще через два дня мне позвонили из регистрационного центра и сообщили, что Самойлов купил акции и у «Якоря».

Когда мы втроем влетели в офис этой фирмы, директора на месте, естественно, не было. Зажатая в угол секретарша, рыдая, сказала нам, что пьяный Наумов, к которому перепуганный смертью Кондратьева директор поехал с просьбой как-то решить вопрос с акциями, просто выгнал его, и тому ничего другого не оставалось делать. Ну, что ж, парня можно понять.

Шли дни, а мы все так же топтались на месте. Я дисциплинированно приезжала на завод, мы сидели в кабинете Пончика, пили кофе и ждали у моря погоды, а, точнее, когда вернется Филин, потому что наблюдение на Самойловым ничего не дало. Вынужденное бездействие выматывало больше, чем самая напряженная работа, и нам стоило большого труда не огрызаться друг на друга по пустякам. Поэтому звонок Панфилова был встречен, если не радостными воплями, то с чувством огромного облегчения — наконец-то появится ясность.

— Слушай внимательно, Лена,— говорил Владимир Иванович, когда мы с ним ехали на встречу с Сергеевым.— Будешь сидеть, молчать, эмоций не проявлять и не вздумай курить. Скажут, чтобы ушла — уйдешь. Одним словом, ты там для мебели. Поняла?

— Так, может, я лучше в машине подожду? При таком-то раскладе?

— Не может! Мало ли, как жизнь повернется, а мне нужно, чтобы тебя там знали,— твердо сказал Пан.

— Владимир Иванович, вы, что, еще не оставили мысль, чтобы я у вас работала?

— Прости за грубость, Лена, только куда ты денешься? — он мельком глянул на меня и усмехнулся.— Сама со временем поймешь, что теперь навсегда с Семьей связана, что не чужие они тебе. Ты вон как Ирочку защищать кинулась, а еще раньше, не раздумывая, бросилась Лидию Сергеевну спасать,— он свернул в какой-то переулок и сказал: — Ну все, приехали. Помнишь, что я тебе говорил? Ты мебель.

— Ладно, замаскируюсь под табуретку,— пообещала я.

Мы остановились перед большими железными воротами в высоком глухом заборе, которые открылись, когда Пан посигналил, и мы заехали во двор. Я вылезла из машины и огляделась — все вокруг было до обидного обычным.

— Здравствуй, гражданин начальник,— сказал подошедший к нам парень и вопросительно посмотрел на Панфилова, кивая в мою сторону.

— Со мной,— коротко ответил Пан.— Хлопот не доставит.

— Да кто бы ей дал! — рассмеялся тот.— Пойдемте, Григорий Иванович вас в саду ждет.

На вид Филин показался мне самым обычным пожилым мужчиной, который вышел погожим летним днем посидеть и отдохнуть в саду. На коленях у него лежал пузом вверх щенок, радостно повизгивающий, когда Филин щекотал его, и пытающийся лапами поймать его синюю от татуировок руку. Но, когда он поднял на нас глаза, это впечатление мгновенно испарилось — перед нами сидел матерый волк с тяжелым, давящим, просто пригибающим к земле взглядом, и, когда он перевел его на меня, я почувствовала, что внутри у меня все заледенело, но я собралась с силами и, хотя мне ужасно хотелось опустить глаза, выдержала его. И только я сама знаю, чего мне это стоило.

— С нее будет толк,— неожиданно сказал Филин Владимиру Ивановичу.— Ну садитесь или, точнее, присаживайтесь,— едко усмехнулся он.— Чего стряслось-то? Все по делу приезжаешь, Пан... Нет, чтобы просто так в гости заглянуть... Посидели бы, чайку попили, молодость вспомнили...

— Здравствуй, Григорий,— Панфилов сам сел на скамью и кивнул мне, чтобы я села рядом.— Как бог грехи-то терпит? Вот,— Владимир Иванович достал из кармана бумажный пакет и протянул его Филину.— Трава. Баба Дуся тебе передала. Как заваривать, знаешь.

— Святая женщина! — с искренним уважением сказал тот.— Дай ей бог здоровья! Да и Ксана, что у нее живет, тоже со временем не хуже будет. А грехи мои... Да, какие у меня теперь могут быть грехи? Так... Шалости...

— Угу,— хмыкнул Панфилов.— Детские... Ладно. Ты, Григорий, человек занятый. Как приехал, небось, со всем своим хозяйством еще не разобрался, да и я от безделья не маюсь. Поэтому давай-ка к делу. Ты, говорят, бизнесом решил заняться, к судоремонтному заводу интерес имеешь.

— Да на что ж он мне сдался-то? — рассмеялся Филин.— Ты, Пан, не хитри, прямо спрашивай... Не у чужих...

— Прямо, так прямо,— невозмутимо согласился Владимир Иванович.— Вот ты говоришь, что интереса у тебя к заводу нет, а «Доверие» «крышуешь»? Или попросил кто?

— Ты бы намекнул мне, что это за «Доверие» такое. Или думаешь, что я сам все помню?

— Ой-ой-ой,— покачал головой Пан.— Не притворяйся, Григорий. У тебя же голова, как Дом Советов, и все ты прекрасно помнишь. Иначе не был бы тем, кто ты есть.

— А тебе-то какой в этом интерес? Или хозяин велел узнать? — прищурился Филин, отчего его глаза стали напоминать два наведенных на Владимира Ивановича пистолета.

— Так, Григорий... — протянул Пан, на которого этот взгляд совершенно не подействовал.— Видно, кто-то серьезный тебя об этом попросил, если ты ответить не хочешь.

Они сидели, меряя друг друга взглядами, а я, пользуясь случаем, разглядывала Филина. Присмотревшись к нему, я поняла, что он чем-то серьезно болен — нездоровый цвет лица не мог скрыть даже загар. Почувствовав мой взгляд, он повернулся ко мне и спросил: