В толпе стоял староста цеха красильщиков, он заметил соседу:

– Вот всегда так! В спокойные времена всякая морока творится по углам, а теперь чудеса будут в залах и на площадях.

Шодом Опоссум взял за руку Махуда Коротконосого и сказал громко:

– Посмотрим, что скажет о наших требованиях Весенний Совет.

А Киссур Ятун взглянул на короля и промолвил:

– Если мой брат умрет, я устрою по нему такие поминки, что земля станет молотильным камнем, а люди – зерном на этом камне.

И вышел, – а вместе с ним восемь человек королевских советников.

* * *

Через два часа советник Арфарра и Клайд Ванвейлен сидели в розовом кабинете за игрой в «сто полей». Неревен примостился рядом, с вышивкой.

Хлопнула дверь: вбежал король Варай Алом и с порога закричал:

– Вы и ваши проклятые чары! Теперь я, даже захочу, – не смогу с ними помириться.

Советник опустил глаза.

– Да, – промолвил он, – до чего же некстати этот суд. Ничего нет страшней несогласия в государстве. Теперь вам придется выбирать – быть со знатью или с народом.

Король сел на диван и закрыл лицо руками. Он явно тосковал оттого, что ему придется выбирать. Только теперь он осознал, как ловко обвел его Арфарра вокруг пальца, – под предлогом борьбы против заговора знати, – основательным предлогом, серьезным, ничего не скажешь, – натащил вдруг в Совет городских любимцев и своих сторонников, – вон как народ в зале радовался. Это сегодня они стояли вместе с королем против знати, – а если завтра новый совет встанет против короля?

– О, боги! – с тоской сказал король. – Если бы я приказал вырезать весь этот род, – так это было бы право короля. Когда ссорились Зимородки и Беляши, королева Лина устроила пир и перебила оба рода, – и никто не возражал, потому что только так и можно было прекратить вражду. Но приговор горожан, вынесенный Белому Кречету… Великие боги, как они кричали!

Арфарра поправил фигурки и сказал:

– Пусть их кричат. Это вор режет свинью тайком. А у законного хозяина свинья визжит перед смертью столько, сколько хочет.

Король заметался. Он не был похож на хозяина, который режет свинью. Он был похож на хозяина, который боится, что свинья его зарежет.

– Какие наглецы, – вдруг с тоской вскричал он, – небесный огонь уничтожил их поганое прошение, а они все равно визжат! Или это был не небесный огонь? А, советник, это был небесный огонь или колдовство Арфарры? – вдруг оборотился он к Ванвейлену.

– Колдовства не бывает, – вдруг сказал Ванвейлен.

Король изумился.

– Колдовства не бывает, – повторил Ванвейлен, – правда, господин Арфарра?

Арфарра усмехнулся, поглядел на короля, потом на Неревена.

– Да, – проговорил советник, – вот мой друг Ванвейлен все не хочет поверить, что есть заклинания, которые спасают от удара мечом или превращают бумагу в пепел. Но даже в обычном языке есть такие слова, в которых называние действия совпадает с его совершением. Например: «Я извиняюсь», «я поздравляю». Есть также язык магии, в котором наименование и действие тождественны. И есть язык еще более высокий, чем язык магии – язык закона. И когда государь говорит на языке закона, то каждое его слово обременяет мир или спасает его. Разве может такое сравниться с любым волшебством? Поэтому знать не любит, когда король говорит языком закона.

Король горестно махнул рукой и устремился вон. Арфарра-советник невозмутимо расставлял на столе фигурки.

Они играли довольно долго, и вдруг Ванвейлен спросил:

– Советник, а вы не хотите поделиться со мной – как сгорела бумага? Ойвен ее чем-то намазал, когда мял в руках?

Арфарра помолчал, потом сказал:

– Вас это не касается.

– Быть может, – сказал Ванвейлен, – это был бы выгодный обмен, – вы бы познакомили меня с чудесами, известными храму, а я бы познакомил вас с чудесами, известными моему народу.

У Неревена, слышавшего этот разговор, душа замерзла от страха. Арфарра-советник, подняв голову, внимательно поглядел на своего молодого друга и сказал:

– Чудеса храма останутся при нем.

* * *

Этой ночью король не спал: выскочил из тела серым барсуком, побежал к океану, к скалам, изрисованным на языке богов. Пахло вонючими водорослями, и дохлые медузы на берегу смеялись: «Глупец! Разве ты не знаешь, что говорить на языке богов можно только у настоящего, Серединного Океана, под Золотым Деревом? Народ – за законы, знать – за обычаи. Есть, однако, обычай, возведенный в закон, и закон, освященный обычаями: единения и подчинения королю – во время войны. По слову государя расцветают цветы, рождается мир. А тут простолюдин радуется: «По слову-де государя приданого у баб стало больше».

* * *

На следующий день утром Неревен лежал в высокой траве за кучкой камней-покойников и глядел в глаз Шакуника на Храм Золотого Государя и ярмарку у стен храма.

Страна Ложных Имен!

Страна, где люди собираются в назначенное место, чтобы торговать и обманывать друг друга, и храмы покровительствуют этой торговле. И какие храмы! Золотого Государя!

Неревен вспомнил о далеком родном селе. Нынче в деревне, как и по всей империи, начинается Новый Год. В этот день государь берет в руки золотую мотыгу. В этот день распускается первый лист у дуба. Птицы откладывают первые яйца, животные спариваются, и народ засевает поля.

А в королевстве нити времени спутались и расслоились в руках неумелых прях; в южных усадьбах золотой день уже прошел, в городе он наступил с ярмаркой, а для знати новый год начнется с Весенним Советом.

Неревен думал о том, как вчера Ванвейлен обращался с кольцом на пальце, и чем дальше, тем меньше ему это обращение нравилось. Важнейший знак – как человек относится к талисманам. Для варваров талисман, например, – вроде топора, или светильника, или раба: силу имеет, воли не имеет, за неповиновение должен быть бит и некормлен. Ржаные корольки не признают идолов; как может в куске дерева быть заключен тот, кому вся вселенная мала? Учитель тоже не верит, что деревяшка может заключать дух, однако считает идолов книгой для неграмотных. Соблюдает все обряды, говоря, что едва начнут менять установленные порядки во имя блага, как тут же начинают их ломать во имя зла.

Господин Даттам… Господин Даттам шутит: амулет – наилучший товар: чем дальше от места изготовления, тем редкостней и дороже. Еще господин Даттам уважает амулеты, потому что считает, что деньги произошли от священных вещиц.

Но чужеземцы… Ванвейлен, хотя и не походил на дикаря, относился к амулету, как к инструменту – вот как к шакуникову глазу.

Неревен вздрогнул и опустил трубку. Надо сказать, что с тем, чтобы рассуждать правильно, мальчик рассуждал на вейском языке, который тут называли языком богов, а на языке богов словечко «как», собственно говоря, отсутствует, и всякое сравнение на самом деле означает отождествление. Поэтому нельзя сказать: «к амулету, как к инструменту». А можно лишь: «к амулету, на деле являющемуся инструментом».